Шрифт:
Закладка:
– Лучше всего я помню ее голос, – произнес он наконец. – Низкий и мелодичный, словно арфа.
Старик рассказывал, а у меня в голове снова зазвучала чистая божественная мелодия кифары.
– Когда она говорила, мне хотелось задержать дыхание – таким волшебным был ее голос. – Александр слегка тряхнул головой. – Но ты ведь хочешь услышать что-то более конкретное? Что ж, она была не очень высокая. У нее была ручная обезьянка, и она ее просто обожала. Еще она хорошо считала, быстро складывала в уме разные числа. Легко смеялась, и смех был словно продолжением ее волшебного голоса.
Старик умолк, как будто больше не мог припомнить, что еще мне рассказать, но я хотел знать больше! Хотел выведать о ней все.
– Пожалуй, я дам тебе то, что поможет тебе лучше ее представить, – сказал Александр и жестом подозвал раба.
Тот быстро, чуть ли не бегом, вышел из комнаты и вскоре вернулся со шкатулкой из сандалового дерева. Александр передал шкатулку мне. Внутри я увидел горку серебряных монет.
– Возьми, – предложил Александр.
Я с готовностью схватил монету. Она была тяжелой, с чудесным профилем Клеопатры.
– Это тетрадрахма из Ашкелона, – пояснил Александр. – Такие чеканили, когда она была еще совсем молодой, до ее встречи с Цезарем, до встречи с Антонием. Теперь ты видишь, какой она тогда была. Монета твоя.
– Правда? – Я сжал ее в кулаке.
– Не думаю, что кто-то будет дорожить ею больше, чем ты. Себя я, ясное дело, не считаю, но у меня эта тетрадрахма не единственная.
– Почему ты так уверен, что я буду ею дорожить?
– Потому что ты меня отыскал. Потому что никто, кроме тебя, не задавал мне таких вопросов. Другие избегали разговоров на подобные темы, ты же захотел узнать как можно больше.
С этими словами старый Александр медленно поднялся на ноги. Стало понятно, что визит окончен; да и видно было, что наша беседа отняла у старика много сил.
– Прости, что утомил тебя расспросами, – сказал я.
– Совсем наоборот – ты вдохнул в меня новую жизнь. Давно я не чувствовал себя таким живым. – Александр положил руку мне на плечо. – Кузен, я рад, что узнал тебя.
Он раскрыл мою ладонь и надавил пальцем на монету с профилем Клеопатры.
– Береги ее. Передаю и доверяю тебе ее – ее мечты и амбиции.
XIII
А потом моей идиллической свободной жизни пришел конец – словно внезапный порыв зимнего ветра обрушился на цветущее поле.
– Господин, они вернулись, – сказал Аникет. – Корабль пристал в Брундизии, через десять дней они будут в Риме.
Вернулись. Мать вернулась. Я инстинктивно притянул к себе вырезанную из слоновой кости модель колесницы. Придется ее спрятать. Я знал, что мать не одобряет подобных игрушек.
– Какое облегчение, что с ними ничего не случилось. – Я улыбнулся, вернее, постарался улыбнуться. – Те земли для многих оказались смертоносны… я сейчас о Германике говорю.
У Аникета заблестели глаза.
– Александр Великий? Красс? Список длинный.
Я не мог не заметить, что он пропустил в своем списке Антония и Клеопатру.
* * *
Тяжелая, скрипучая карета подъехала к вилле, и они так же тяжело из нее выбрались. Мать была укутана в раскрашенную в яркие цвета – желтый, алый и лазоревый – паллу[15] с замысловатыми восточными узорами. В тот момент, а длился он совсем недолго, она была для меня незнакомкой, и я мог увидеть и оценить ее красоту, как будто в первый раз. Не только ее лицо, но и ее осанка, то, как она двигалась, – все говорило окружающим: «Я важная особа, со мной нельзя не считаться».
Мать огляделась, как будто оценивала, что изменилось на вилле за время ее отсутствия и в какую сторону. Крисп стоял у нее за спиной и ничего не оценивал. По нему было видно, что он просто рад вернуться домой.
А потом он поднял голову, увидел меня в окне и крикнул:
– Луций! Спускайся скорее! С тобой мы сразу почувствуем, что и правда вернулись.
Мать хранила молчание. Когда я вышел из дома, Крисп подхватил меня на руки.
– Ну как? Следил тут за порядком без нас? Все в сохранности? Да, вижу, ты справился!
Он поставил меня на землю, и только тогда ко мне подошла мать и холодно поцеловала в обе щеки.
– Мой дорогой сын.
Это все, что она сказала, прежде чем отвернуться и проследовать в дом.
* * *
Криспа выбрали консулом на следующий год, поэтому ему и пришлось прервать свое пребывание в Эфесе. Назначение консулом – большая честь, так что они вряд ли жалели о столь скором возвращении в Рим. Грядущим повышением своего статуса особенно довольна была мать – как мне показалось, гораздо больше Криспа. Вскоре они стали устраивать на вилле приемы, и к нам хлынули потоки гостей. Отчим с матерью возвращались в жизнь богатого римского общества с азартом прыгающего в летнее озеро мальчишки.
Так было, пока не пришло приглашение от Клавдия посетить его дворец, а затем вместе отправиться на гладиаторские бои. Я не горел желанием к ним присоединиться, но сердце грела надежда, что во дворце среди прочих музыкантов может оказаться тот молодой человек, играющий на кифаре. Ни Октавию, ни ее мелкого брата, только-только нареченного Британником, видеть мне не хотелось и уж тем более не хотелось повстречаться с Мессалиной. Но желания детей ничего не стоят, так что меня нарядили в окаймленную пурпурной лентой мальчиковую тогу и нагрузили множеством ненужных советов по этикету.
– Ты, главное, не говори Мессалине, что она растолстела, и все будет прекрасно, – подмигнул мне Аникет.
– А она правда растолстела? – уточнил я.
Я не помнил ее такой, но вольноотпущенник Аникет был свободен гулять по городу и, значит, мог видеть ее совсем недавно.
– Ну, образ жизни, который она ведет, трудно назвать здоровым, – ответил Аникет.
Я пристал к нему с просьбой объяснить, что это значит, но он только покачал головой:
– Скажем так, она не слишком разборчива в еде.
И Аникет рассмеялся, довольный своей – непонятной мне – шуткой.
А вот теперь мне предстояло терпеливо наблюдать за тем, как и что она ест, – в перспективе было чем себя занять.
Мы выехали с виллы в одной карете, и там было довольно тесно, но потом, перед подъемом на Палатин, нас пересадили в паланкины, и дышать стало гораздо легче.
Как только мы прибыли во дворец, последовала волна бурных и неискренних приветствий.
