Шрифт:
Закладка:
– Понятно, что он там не сражался, – заметил Аникет, – но такова уж привилегия художника: он может изобразить то, чего не было, и изъять то, что было в реальности.
На холстах Клавдий в доспехах покорял дрожащих от страха варваров, и одиннадцать царей преклоняли перед ним колени.
У меня за спиной хмыкнули, потом кто-то засмеялся громче, а потом вся секция, где мы стояли, начала просто гоготать. Солдат, который нес один из холстов, посмотрел на нас с каменным лицом.
– Я слышал, Клавдий и сам уже в это поверил, – тихо заметил кто-то из стоявших поблизости.
– Ага, заменил название тамошней римской колонии на «Завоеванная Клавдием».
И снова раздался сдавленный смех.
Дальше шли закованные в цепи пленники с понурыми головами. Среди них не было военачальников или правителей, так что перед нашими глазами проводили обычных воинов и членов их семей. За высокими взрослыми маячили светлые шевелюры детей – таких я уже видел накануне в шатрах с выставленными на продажу рабами.
– Много лет назад Август в свой триумф провел детей Антония и Клеопатры, они тогда были закованы в золотые цепи, – сказал Аникет. – Они должны были идти сразу за холстом, на котором была изображена их умирающая от укуса змеи мать. Ну или так говорят. Но Август не бросил их в Туллианум. Народ бы это не одобрил. Нет, он взял их за руки и позволил вместе с собой подняться к храму Юпитера.
– И что с ними потом случилось?
Я слышал много всяких домыслов и намеков от матери, но никто и никогда не рассказал мне всю историю как есть.
– Октавия, многострадальная сестра Августа, приняла их в свой дом и вырастила. Как, наверное, было забавно – весь выводок Марка Антония под одной крышей. Но Август, как всегда, имел далекоидущие планы – то есть решил погрузить детей в обстановку римского дома и таким образом вырастить из них настоящих римлян.
– И как? У него получилось?
– Похоже, что да. Никто после этого о них ничего не слышал, ни о них, ни о претендентах на престол с их стороны. Девочку выдали замуж за какого-то политического заключенного. Звали его Джуба Мавританский, в Мавритании она с ним и прожила до конца своих дней. А мальчики? Один умер совсем маленьким, другой стал солдатом и служил в армии Друза в Германии. Я слышал, он дожил до весьма преклонных лет. На самом деле, возможно, он до сих пор жив. Хотя… теперь ему, наверное, уже далеко за восемьдесят.
У меня была еще куча вопросов, но тут толпа заголосила так, что хоть уши затыкай. Приближался император в окружении ликторов – все в бордовых туниках и в облаках благовоний. Флейтисты и лиристы сопровождали их появление ласкающей слух музыкой.
Клавдий ехал на особой, запряженной четырьмя конями триумфальной колеснице. Он был в пурпурной, вышитой золотыми звездами тоге, его голову венчал лавровый венок, а в руке он держал скипетр из слоновой кости с золотым орлом. Да, выглядел он великолепно, просто божественно.
– Одеяния обладают магией: любого превратят в императора. – Тут Аникет потрепал меня по волосам. – И даже тебя, Луций.
А потом я увидел их. Октавия и маленький Тиберий стояли на колеснице за спиной отца. Они улыбались и махали толпе. Клавдий время от времени поднимал кого-нибудь из детей на руки, чтобы те лучше видели приветствующих их людей.
Подняв на руки Тиберия, он громко восклицал:
– Смотрите – это Британник! Я жалую ему свой новый титул!
Аникет даже немного ошалел.
– Я знал, что сенат даровал Клавдию титул Британник, но о таком ничего не слышал, – сказал он. – Получается, Клавдий оповещает мир о том, что это следующий император… Притом что мальчик еще и говорить-то не научился.
– Дурная примета, – заметил я. – Теперь боги обратятся против него. Они не любят, когда люди так уверены в своем будущем.
– Интересно, Луций, когда это ты научился понимать, чего хотят боги?
– Научился, когда узнал истории об их привычках. Нельзя им верить.
Аникет шутливо приложил указательный палец к губам, а потом закрыл уши ладонями:
– Главное – чтобы они не услышали!
Тут я увидел Мессалину, и разговоры о богах потеряли для меня интерес. Она ехала в следовавшей за колесницей Клавдия открытой карете, держа высоко голову, и надменно оглядывала собравшихся поглазеть на триумф.
Я пригнулся (попадание в поле ее зрения не сулило ничего хорошего) и погладил золотой браслет с кожей змеи, уповая на его способность защитить меня от коварных замыслов Мессалины.
Дальше ехали кареты с генералами, которые на самом деле завоевали Британию. За ними – шеренги солдат, а за солдатами – белые быки с покрашенными золотой краской рогами; их погоняли священники. Этих быков принесут в жертву Юпитеру на Капитолийском холме, там же Клавдий освятит свои трофеи.
Колесница императора остановилась в начале улицы, уходившей вверх по крутому склону холма. Клавдий сошел с колесницы и, поддерживаемый двумя мужчинами, начал на коленях подниматься к вершине. Меня окружали высокие взрослые люди, так что больше я ничего не мог увидеть, но слышал, как в толпе охнули и стали обмениваться короткими репликами:
– Он что, упал?
– Такой толстый и неуклюжий.
– Так он никогда на холм не поднимется.
– Он повторяет за Цезарем, тупица ты этакий. Цезарь на коленях поднялся на Капитолий, чтобы показать богам, сколь скромны были его победы, а вовсе не потому, что не мог передвигаться на своих двоих!
– Пойдем-ка отсюда, пока толпа нас не растоптала. – Аникет положил руки мне на плечи. – Смотреть больше не на что.
Я обрадовался такому предложению и пошел за наставником, внимательно глядя под ноги, чтобы не оступиться на неровной брусчатке. Возбуждение от церемонии не спадало, люди словно пребывали в опьянении. Триумф был для них способом убежать от безотрадной повседневности; напоминанием о том, что Рим правит миром, пусть даже они сами не правят ничем. Он был своеобразным побегом даже для самого правителя: в этот день он мог забыть о том, что его человеческие возможности далеко не безграничны.
XII
А моя повседневная жизнь и после триумфа ощущалась как настоящее приключение. Я с нетерпением ждал тренировок с Аполлонием – и во многом потому, что организовал их втайне от других, и это никак не было связано с превращением в благородного римлянина. Скорее наоборот: борцовские стойки, приемы и захваты приближали меня к Греции, к земле богов и полубогов.
