усмехнулся. При всех внешних изменениях его наблюдательность и скорость реакции по-прежнему была на высоте. Профессионализм просто так не растеряешь: тот, кто попытался бы разглядеть в Зауре появление старческой рассеянности и медлительности, совершил бы большую ошибку. Скорее, он был похож на человека, который наконец вернулся к делам после вынужденного простоя, и теперь ему не терпится взяться за все и сразу.

— Сам-то как думаешь? — усмехнулся я в ответ. — Из-за тебя, как ты догадываешься, конфликт резко обострился. Скажем так, тебя в этой ситуации можно понять, но точно не принять.

Заур промолчал. Он сосредоточенно глядел на дорогу: мы мчались по Кутузовскому проспекту так, как будто бы это была скоростная трасса. Я невольно поежился: кто его знает, что у него в голове и что с этой самой головой могло случиться за то время, пока мы не виделись.

— Сейчас-то ты здесь зачем? — спросил я, чтобы разрядить затянувшееся молчание. — Давай только без философии.

— А все затем же, — решительно ответил Заур. — Видишь ли, я, Боец, клятву дал. Поклялся, что сам, лично, своими руками перестреляю каждую суку, которая запудрила голову моим браткам. Ещё вопросы имеются? — он резко посмотрел на меня взглядом человека, которому было уже нечего терять.

Я пожал плечами.

— Дело, конечно, твое, — ответил я. — Но это все равно что сражаться с ветряными мельницами. Или, например, пытаться цунами пылесосом втянуть. Не думал, что ты практикуешь.

— Это почему ещё? — хмыкнул Заур.

— А потому, — повторяя его интонацию, сказал я. — Во-первых, если ты думаешь, что существует, условно говоря, пять или десять конкретных негодяев, которые вознамерились именно твоим браткам головы запудрить, то… ну это, по крайней мере, наивно, не обессудь. Мягко говоря. Мозги людям пудрит вся система, в которой мы находимся — и ты, и я, и наши люди, и не наши. А потом — и это уже во-вторых — система эта часто действует по инерции. Вот как то же цунами. Она не задумывается, кто у нее на пути и как она конкретно к ним относится. Когда идёт дождь, промокают все, независимо от своих заслуг и прегрешений. Или их отсутствия.

— Ишь ты, философ хренов, а мне говоришь не философствовать, — ухмыльнулся Заур. — Тебя послушать, так надо лапки кверху сложить и со всем смириться. Я по твоему терпила?

— Про смириться я ничего не говорил, — возразил я. — Но и тратить здоровенный кусок жизни на то, что от тебя все равно не зависит, тоже как-то…

— А я его потрачу именно на то, что от меня зависит, — резко перебил Заур. — Переделывать систему — да, тут силы другие нужны. Да и жизнь показывает, что и самые сильные на этом зубья обламывают. Но не дать ей себя захавать — это уж ты меня извини. Это вопрос самоуважения, в конце концов. И дел конкретных пацанов, тут система не система, а за дела надо отвечать.

— Для этого нужно иметь четкий и ясный план, — заметил я. — Не говоря уже о том, что необходимо знать точный расклад — кто, когда, что, зачем и с кем.

— С планом у меня все в порядке, не переживай, — ответил Заур, обгоняя потрепанную «восьмёрку». Какой-то, видимо, дачник вез на крыше доски на такой скорости, как будто ехал по городскому двору, а не по проезжей части. — А что касается расклада — я ведь, Боец, не просто так по стране катался, достопримечательности изучал. Я собирал полезную информацию. Точнее сказать, недостающие части мозаики. И теперь я чётко знаю, кто, по чьему указанию и за сколько взбаламутил моих пацанов. И если они думают, что я буду сидеть на лавочке, как пенсионер, и сокрушаться насчёт несправедливости жизни, то хрен им на рыло!

— Только не забывай, что по ту сторону тоже не мальчики-гимназисты собрались, — вставил я.

Спорить с Зауром, когда он «на взводе», все равно было бессмысленно. Но попытаться чуть-чуть пригасить его завод иногда было необходимо. Парень южный, горячий.

— Как только ты начнёшь действовать, там сразу просекут, что к чему. И это уже будет не просто разборка — это самая настоящая война. Напомню, что одну ты проиграл.

— Ладно, — перебил Заур. — Хорош тут мексиканские сериалы разводить. Давай-ка лучше сожрем чего-нибудь. На голодный желудок башка хуже соображает.

Он затормозил возле палатки с большой красной надписью «Хот-доги, кола». Жизнерадостный кавказец внутри ларька ловко наполнял заготовленные булки сосисками или мясом по выбору покупателя, щедро сдабривая получившиеся бутерброды овощами и кетчупом. Судя по всему, получалось это у него неплохо: к его палатке стояло гораздо больше желающих перекусить, чем к соседним. Из тачки, остановившейся по соседству, на всю округу надрывался Вадим Казаченко: «Больно мне, больно — не унять эту злую боль…»

Заур выругался.

— Не стрёмно же такую шнягу слушать. Блин, если бы они у меня под окнами такое крутили, больно было бы уже им, — зло сказал он и сплюнул на асфальт.

— Да ладно тебе, — полушутливо ответил я. — Сейчас бы ещё из-за песенок в разборки влезать.

— Ну да, — хмуро согласился Заур. — Просто на нервах все.

Мы дождались своей очереди, взяли по большой булочке с мясом и по бутылке газировки и вернулись в машину.

— Где ты пропадал-то все это время? — спросил я, откусывая большой кусок хот-дога. Всё-таки вкусная это штука, если ее правильно приготовить! Хотя и вредная.

— Где-где… — ответил Заур. — Колесил по просторам родной страны. С осторожностью, как ты понимаешь. Кое-где у меня есть, конечно, надёжные места, где можно упасть на время. Но подолгу там зависать все равно было нельзя — ищейки работали похлеще мусорских. Так что и в заброшках пожить пришлось, и по подвалам попрятаться, и на товарняках втихаря поездить. Хорошо еще, что внешность изменилась сама собой: оброс тогда так, что мать родная бы не узнала. Но это ничего, где наша не пропадала. Теперь пришло время действовать. Ну, а у