— Цоб, цобэ! — кричит волам, а какое там «цобэ», когда быки совсем стали, а самолет вновь заходит.

Забавлялся летчик тем, как она возле арбы с пшеничными снопами бегала и не знала, куда скрыться. И в поле — никого, и в небе наших — ни самолетика. Три раза пикировал он на нее, да так и улетел.

Потом, когда она будет с комсомольцами и молодежью поселка Ахтуба строить железную дорогу к Сталинграду, от этих самолетов с крестами натерпится не такого страху: прилетят, отбомбятся, прошьют лежащих строителей пулеметными очередями. Кто не будет убит, тот встанет, а кто не встанет, того похоронят в воронках от бомб. Так и не узнает Ирина Константиновна, что за рельсы она клала. А ведь это рельсы с БАМа привезены были. Сняли с участка БАМ — Тында и под Сталинград привезли: БАМ-то, оказывается, еще до войны строился!

В войну рельсы этой магистрали Сталинград спасали.

За военного стрелка-радиста она выйдет замуж. После войны в Курган жить приедут. И будут у нее два сына, и оба офицерами станут: один морским, другой артиллеристом. Она же, на старости лет, музейными поисками увлечется. Не спасем мы Ирину Константиновну: десятки доноров будут, группа за группой, уезжать в больницу, а болезнь победит…

Из самых знающих историю депо остался я. Надо идти: кто-то, видимо, в музей припожаловал. Срывается снег с крыш домов, свистит, воет пурга, а идти надо.

В маленьком коридорчике топнул нонами, ударил по колену шапкой — вхожу. А в музее-то вся колонна наша!

Даже Борис Петрович — со Звездой Героя.

— Борис Петрович, почему в выходной день людей тревожат?

— Потревожили!.. Ты хоть объявления-то читаешь?

Грешен, не люблю читать объявления: когда их не читаешь, как-то на душе спокойнее — занимаешься своими делами. Если успеть побывать там, куда зовут разные объявления, не только что книжку — газету просмотреть некогда будет.

— А что там, в объявлении-то, было написано?

— Что там?.. Так ты и не знал, что наша колонна фотографируется сегодня на Всесоюзную выставку?

— В Москву, да?

— Нет — в Америку!.. Как будто, кроме Москвы, выставка где есть! Тащи стул! — осерчал Борис Петрович.

Стула мне не досталось — много ли их, стульев-то, в музее! — втискиваюсь сбоку.

Первыми ветераны колонны расселись: профорг, парторг, командир народной дружины, председатель общественного совета колонны…

— Ну что, все в сборе, а то, может, еще кто не проснулся? — осматривает колонну Борис Петрович.

Фотограф выдвигает свою треногу на середину зала.

— Погляди там, через свои окуляры, чтобы в Москве все заметными были! — предупреждает его машинист-инструктор и садится в первый ряд. Сбоку, с вытянутой шеей — таким и получился на фотокарточке — я: уж очень хотелось, чтобы заметным в Москве был.

В душе торжествовал даже: «Вот, выгоняли меня из Москвы, подписочки требовали, а теперь моя карточка к вам едет!» Вспомнились милиционеры на Ленинградском и Курском вокзалах: только вышел из поезда, когда из Архангельска ехал, — пальчиком поманил и — «Кто?», «Почему?». Только из метро на Курском вокзале вышел — опять пальчиком подзывают. На Ленинградском подписал бумажку, что в течение суток столицу покину, на Курском — немедленно.

Из деповского музея выходил я последним: впереди широкая спина Евсея Лешенка, председателя общественного совета колонны, дверь загораживала. А за дверью шум, смех, крики…

Остановился Лешенок на крыльце и заворчал:

— Пацанва, чистая пацанва, а их еще на выставку!..

Возле деповского музея шел снежный бой. Вьюги как и не было. Снег блестел такой белизной, что глазам делалось больно.

— Суматошные, что вы делаете? — раздался женский крик. К музею, попав в самое пекло боя, бежала Наташа Романова, уборщица; на ее красном пальто были видны снежные отметины.

— А ну прекратить! — крикнул Евсей.

Бой стих, но ребята бросились друг на друга врукопашную, особенно молодые помощники. Парторг Павел Кукарин стоял, улыбался, а над его воротником в это время профорг Емельянов Алексей занес снежный шарик. Сбоку за действиями Емельянова, полураскрыв рот и согнувшись, наблюдал Борис Петрович.

Спущен шарик — изогнулся парторг, а машинист-инструктор затрясся в частом беззвучном смехе.

Ребята еще дурачились, когда я пошел вдоль деповских стен: хотелось тишины и одиночества, слезились глаза, с крыши падала частая капель и выбивала в снегу голубую дорожку.

Властелины молний

На многих воскресниках, субботниках был, но этот субботник отложился в памяти всех ярче. Может, потому, что «как рабкор» присутствовал на заседании штаба и потому знал общие задачи, но когда дошло до распределения мест работы локомотивных бригад, начальник депо сказал: «Машинистов не считать — они свое дело сделали!».

А началось все с машиниста Сушкова. В отпуск уходил человек, вот и решил сделать в честь Ленинского субботника одну поездку досрочно. Много мы провели поездок в счет событий разных. Но чтобы чуть ли не за месяц делать поездку в честь субботника — этого не было. Сушков сделал, а другие хуже, что ли? О Сушкове «молнию» выпустили, но не могут же выпускать сотни «молний»? Сделали так: лист ватмана, где фамилии каждого машиниста с помощником написаны. Сделал поездку — напротив фамилии флажок красный рисуют. Подошел день субботника, а локомотивные-то бригады все с флажками! Смотрят члены штаба на начальника депо. «Как же так? Ведь локомотивщики — это сила!» — говорит их взгляд.

— Распределяйте ремонтников, — ответил начальник депо, он же начальник штаба по проведению субботника.

Этот день совпал с моим выходным, но ведь не будешь же сидеть дома, когда в депо субботник!

Иду. Утро солнечное! Старушки со старичками во дворы вышли, домохозяйки, дети… Опершись на черенки лопат или с метлами в руках, стоят, разговаривают… Даже желание появилось — вот бы подать какой-то общий сигнал начала субботника: прогудел бы, допустим, гудок какой-нибудь, ударили в колокол — начинай!

У 16-го домоуправления, что по улице Красина, старшие школьники идут на штурм высоких бортов автомашины. Наиболее проворные уже забрались наверх и торжествующе потрясают древнейшими в мире орудиями труда. Не опоздать бы и мне! Только подхожу к перекидному мосту через железнодорожные пути, как услышал гром