– Вот именно… И одному богу известно почему, – кивнул Баррис. – Похоже, в этих местах люди не селятся по тем же таинственным причинам.

– Тем лучше для охоты, – заметил я.

– Охота здесь хороша, – согласился Баррис. – Видали бекасов на лугах у озера? Их там тьма-тьмущая! Замечательные луга.

– Это естественно, – пожал плечами Пьерпонт. – Туда, можно сказать, не ступала нога человека.

– Тогда это сверхъестественно, – возразил Баррис. – Пьерпонт, хотите пойти со мной?

Точеное лицо Пьерпонта вспыхнуло.

– Чертовски приятно, что вы предложили… если можно…

– Бросьте! – сказал я, обидевшись, что он спросил не меня. – Что проку от малыша Вилли без его человечка?

– И верно, – серьезно кивнул Баррис. – Вы ведь не сможете взять Хаулита. Такие дела.

Пьерпонт пробормотал что-то, но я расслышал лишь «подери».

– Тогда, – сказал я, – сегодня после обеда в Папоротниках будет только одно ружье. Ну что ж, удачи вам с холодной трапезой, а главное – с холодной ночевкой. Не забудь пижаму, Вилли, и не спи на сырой земле.

– Оставьте Пьерпонта в покое, – потребовал Баррис. – Вы пойдете в следующий раз, Рой.

– А, тогда ладно. Это в тот раз, когда настанет время пострелять?

– А я? – огорчился Пьерпонт.

– И вы, сын мой! Хватит ссориться! Попросите Хаулита собрать нам рюкзаки – только легкие, понимаете? И без бутылок: они звенят.

– Зато моя фляжка не звенит, – сказал Пьерпонт и удалился готовиться к ночному приключению.

– Все-таки странно, – вернулся я к своей мысли, – что в этих местах никто не селится. Не знаете, Баррис, сколько народу живет в Кардинальских Ручьях?

– Двадцать, считая телеграфиста и не считая лесорубов: те приходят и уходят, нигде не задерживаются подолгу. Среди этих двадцати – шестеро моих.

– Есть ли на свете хоть одно место, где у вас нет своих? Может, в «Четырех сотнях»[19]?

– Там у меня тоже люди – друзья Билли, только он об этом не знает. Дэвид говорит, прошлой ночью налетело много вальдшнепов. Так что сегодня вы точно без добычи не останетесь.

Затем мы потолковали об ольховой роще и болоте, а там уже и Пьерпонт вышел из дома, и настало время прощаться.

– Au revoir, – сказал Баррис, застегивая свой рюкзак. – Пойдемте, Пьерпонт, и не ступайте на сырую траву.

– Если не вернетесь к завтрашнему полудню, – сказал я, – мы с Хаулитом и Дэвидом пойдем по вашим следам. Говорите, курс на север?

– На север, – подтвердил Баррис, сверяясь с компасом.

– Мили на четыре есть тропа… – начал Пьерпонт.

– …которой мы по ряду причин не сможем воспользоваться, – любезно закончил за него Баррис. – Не волнуйтесь, Рой, нам ничто не грозит. И будьте так добры, воздержитесь от поисковых экспедиций, потому что только этого нам еще не хватало!

Разумеется, он знал, о чем говорит, и я не стал спорить. Когда охотничий плащ Пьерпонта перестал мелькать за деревьями, я остался один на один с Хаулитом. На мгновение он встретился со мной взглядом, а затем вежливо опустил глаза.

– Хаулит, – сказал я, – отнеси эти гильзы и прочие причиндалы в оружейную, да смотри, ничего не урони. Войю сегодня утром не поранился в колючих кустах?

– Нет, мистер Карденхи, сэр, – ответил Хаулит.

– Тогда ничего больше не роняй, – сказал я и пошел прочь, оставив его предаваться вежливому недоумению. Ведь он сроду не уронил ни одной гильзы. Бедняга Хаулит!

III

Часа в четыре пополудни я встретил Дэвида с собаками в рощице по дороге к Папоротникам. Все три сеттера – Войю, Гамэн и Мёш[20] – были в отличной форме. Дэвид утром подстрелил вальдшнепа и несколько рябчиков, и теперь собаки бодро возились в кустах. Я подошел, держа под мышкой ружье и попыхивая трубкой.

– Какие виды на сегодня, Дэвид? – спросил я, едва удержавшись на ногах, когда псы радостно бросились на меня, повизгивая и виляя хвостами. – Постой-ка… а Мёш почему хромает?

– Он наступил на колючку, сэр. Я ее вытащил и остановил кровь, но боюсь, в рану попал камешек. Если не возражаете, сэр, я бы увел его домой, – ответил Дэвид.

– Да, побережем его, – сказал я. – Гамэна тоже забирай, сегодня мне хватит одной собаки. Как обстановка?

– Прекрасно, сэр. Рябчики – в четверти мили от молодых дубов. Вальдшнепы – большей частью в ольшанике. Бекасы на лугах кишмя кишат. Еще что-то у озера – не могу сказать наверняка, но, когда я шел через кустарник, кряквы подняли гвалт и так пронеслись через лес, словно за ними гнался добрый десяток лисиц.

– Ну да, наверное, лиса, – сказал я. – Возьми собак на поводки: им уже пора научиться стоять спокойно. Вернусь к обеду.

– Еще кое-что, сэр, – сказал Дэвид, все еще стоя с ружьем под мышкой.

– Что?

– Я видел человека в лесу, около дубов… по крайней мере, так мне показалось.

– Лесоруб?

– Не думаю, сэр… если только среди них не водится китайцев.

– Китайцев? Ну нет! Хочешь сказать, ты видел тут, в лесу, китайца?

– Я… думаю, да, сэр… не могу сказать точно. Когда я добежал до дубов, его там уже не было.

– А собаки его заметили?

– Точно сказать не могу. Они вели себя странно. Гамэн лег и заскулил, но, возможно, у него просто случились колики. Мёш тоже захныкал, но это, быть может, от той колючки в лапе.

– А Войю?

– Войю больше всех встревожился, сэр, и шерсть у него на загривке встала дыбом. Но я заметил, как рядом под деревом пробежал сурок.

– Тогда ничего странного, что Войю навострил уши. Это, Дэвид, был не китаец, а просто пень или кочка. Бери собак и ступай.

– Должно быть, так, сэр. До свидания, сэр, – сказал Дэвид и пошел, а мы с Войю остались вдвоем.

Я посмотрел на пса, а пес – на меня.

– Войю!

Он сел на землю и просительно замахал передними лапами. Его чудные карие глаза светились надеждой.

– Ах ты пройдоха, – сказал я. – Куда пойдем: в ольшаник или на горку? На горку? Отлично! Вперед, за рябчиками! К ноге, дружище, и покажи мне чудеса самообладания.

Войю побежал за мной по пятам, с достоинством игнорируя и нахальных бурундуков, и тысячи таких заманчивых и важных запахов, которые обычная собака тотчас бы бросилась изучать.

Вскоре мы углубились в чащу. Желто-бурый осенний лес полнился хрустом валежника и палых листьев, сбивавшихся в кучи под ногами и плывших по ветру. Тихие ручейки, спешившие к озеру, принарядились по сезону: разукрасились алой кленовой листвой и желтой дубовой. Солнце играло в заводях, где сновали туда-сюда стайки гольянов, хлопотавших о