часть своих владений, лишь чтобы попытаться безрезультатно вернуть их впоследствии («необходимо, чтобы достаточно от него отведал и граф Тулузы, если он помнит о том, что у него раньше было и что есть сейчас»). Не менее суровы слова обращенные к Раймондо Беренгарио IV, прованскому графу: это не столько порицание, сколько попытка заставить его противостоять врагам, так как «человек, у которого все отняли, ничего не стоит». Это высказывание эффективно выражает политическую идею, которую несет в себе «Плач»: Сорделло упрекает не тиранов, а слабых, вялых, никчемных и бесхребетных господ, нуждающихся в «сердце».

Пресловутая слабость характера, за которую высмеиваются пугливые правители в плену у собственных матерей, является, на самом деле, чисто политическим недостатком: речь идет о неспособности сохранять границы государства, полученные в наследство от предков. Согласно «Плачу», стойкость, умелость и добродетели властителя определяются не столько качеством правления, сколько его способностью защищать права наследования и сохранять территориальную целостность собственного (личного) владения.

Таким образом каннибализм в политическом контексте, обычно являющийся аллегорией тирании и злоупотребления власть имущих, показывает себя иначе. Правитель должен не избегать поедания сердец – иными словами, чуждаться применять силу, – а, наоборот, питаться ими (использовать эту силу), чтобы приобрести энергию, необходимую для того, чтобы сохранить основы своего правления: съешь или будь съеденным. Антропофагия метафорически получает значение территориальной экспансии, то есть воплощает риск, согласно которому тот, кто не осмелится «съесть» сердце, то есть не обладает силой, чтобы «захватывать» новые территории, увидит, как они будут поглощены, потеряет ранее обретенные владения (тот же символический образ широко раскроется в английской литературе).

Наряду с появлением прямо противоположного значения по отношению к политической метафоре тирана пожирателя, меняется и негативный характер оценки каннибальской пищи: антропофагия становится метафорой приобретения достоинств умершего, и так как пылкость, храбрость, смелость, решительность, настойчивость и внутренний стержень берут начало в сердце, именно этим органом должны жадно питаться трусы.

6. «От судьи вселенной / вино и хлеб злодея не спасут»

Vendetta di Dio non teme suppe.

Данте, Чистилище, XXXIII, 35–36[263]

Приобрести силу и храбрость, питаясь сердцем доблестного мужа: было ли это лишь литературной метафорой?

Антропологии давно известен обычай, распространенный в разных обществах, прибегать к каннибализму по отношению к побежденным врагам, чтобы приобрести их добродетели, но в городских хрониках мы не встретим ничего подобного: антропофагия, отнюдь не являющаяся носительницей положительных свойств, согласно общественному мнению, часто вредит (мы вернемся еще к истории об отказе от плоти Альтобелло ди Кьяравалле[264]). В хронике бенедектинского монаха Гоффредо Малатерра, восходящей к XI веку, есть упоминание о качествах, которые можно приобрести от вражеского сердца. Гоффредо, по поручению Руджеро I д’Альтавилла, описывает захват Сицилии норманнами: он повествует, как после захвата Черами в 1063 году Серлоне II д’Альтавилла, племянник Руджеро, установил там свое владение. Норманну не удалось долго там прожить, не прошло и десяти лет как (в 1072 году) над ним расправились сарацины и съели его сердце, «чтобы приобрести его бесценную храбрость»[265]. Однако мы не знаем, заключалось ли в этом изначальное намерение нападающих: повествование ведется с норманнской стороны, и энкомий Серлоне имеет целью восхваление персонажа. Скупые строки, которые Малатерра посвящает эпизоду, подтверждают все же, что идея приобретения качеств убитого врага путем поглощения его плоти не была чужда средневековому Западу. Отсутствие похожих ценностей в хрониках о городской резне свойственна уничижительному характеру этих практик: унижение жертвы никак не уживается с восхвалением качеств, которые могли бы нести в себе ее останки.

До нас дошла новость о другом обычае, связанном с потреблением пищи или напитков над телом или поблизости от могилы убитого соперника. Строка Данте «От судьи вселенной / вино и хлеб злодея не спасут» (итал. Vendetta di Dio non teme suppe[266]), относящаяся к наказанию для тех, кто опорочил Церковь, была интерпретирована по-разному, но самым логическим кажется объяснение, наиболее распространенное среди современных комментаторов «Комедии», относящееся к поверию о том, что если после убийства съесть супа – либо согласно некоторым лепешку (итал. offa) – на могиле мертвеца, то его родственники не смогут отомстить. Вот в чем смысл дантовских строк: возмездию Господа всяким «супам» не помешать[267]. Пьетро Алигьери, Франческо да Бути и другие сообщают о сроке в 9 дней, в течение которых необходимо провести ритуальную трапезу, чтобы ее нейтрализующий эффект имел силу. Тексты упоминают о «супе» (итал. suppa) как о древнем обычае, дошедшем до их дней, а Бенвенуто да Имола добавляет, что потребление лепешки над телом убитого врага часто практиковалось знаменитыми флорентийцами, среди прочих, ужасным Корсо Донати[268]. Если в некоторых обществах акт каннибализма по отношению к противнику – это ритуал, с помощью которого оставшийся в живых пытается примириться с мертвецом, будто бы убитый, после того как был съеден, становится единым с убийцей, можно представить, что обычай «суп» не позволяет осуществить месть согласно родственному процессу, то есть идентификации тела жертвы (представляющей символически «суп») с ее убийцей, но комментарии к Данте недостаточно ясны.

Глава 5. Лечить телом

1. Танатопрактика и воскрешение

В контексте христианской доктрины главная проблема, возникающая касательно антропофагии, это тревожные сомнения в возможности воскрешения съеденного тела: будет ли возможным однажды увидеть в целостности физическую материю уничтоженных трупов? Смогут ли воскреснуть четвертованные, отрезанные, сожженные, проглоченные и поглощенные морской пучиной члены? И, в частности, смогут ли воскреснуть тела, съеденные людьми или животными?

На утешение верующим приходит само слово Христово: «Но и волос с головы вашей не пропадет» (Лк. 21:18). Августин, и в самом деле, в «О почитании усопших» (лат. De cura pro mortuis gerenda), разъясняет принцип, уже упомянутый в «О Божьем Граде» (лат. De civitate Dei): ни в коем случае терзания тела не смогут навредить душе или причинить ей какую бы то ни было боль, а уж тем более встать на ее пути к спасению. Вне зависимости от судьбы, уготованной телесным оболочкам в этом мире, христиане восстанут молодыми, здоровыми, совершенными, нагими, но без стыда, лишенными недостатков и с восстановленными частями тела, если те были потеряны[269]. В случае поедания возникал все же вопрос, кому бы принадлежала поглощенная плоть, воскрешенному телу съевшего или телу съеденного: «вот и нужно разрешить вопрос, казалось бы, посложнее других, кому скорее всего будет принадлежать плоть мертвого человека, которая стала принадлежать кому-то другому из живых»[270]. Похожая проблема вставала перед актом косвенной антропофагии, то есть в случае, если принятый в пищу зверь в свою очередь съел человеческой плоти: в таком случае тот, кто питался этим животным, рисковал стать людоедом.

Дабы опровергнуть подобный исход событий, Афинагор, путем щепетильной реконструкции пищеварительных механизмов, пытался продемонстрировать, что человеческая плоть непригодна для применения в пищу, следовательно, не может быть усвоена и, в конечном счете, будет отвергнута кишечником, оставшись неизменной[271]. То же объяснение применяет и Августин, согласно которому поглощенная плоть будет не переварена, а «освобождена в воздух». Как только испарившаяся материя обнаружится, божество воссоздаст тело из земли и воздуха. В ходе этого процесса плоть будет возвращена «тому индивидууму, будучи частью