Этот вариант уже присутствует в жизнеописании Гийома де Кабестань в двух разных версиях («вида» и «разо»). Это история любви трубадура Гийома де Кабестань и Соремонды, которую в разных версиях зовут по-разному, но которая всегда является женой его господина Рамона ди Кастель Росвелло. Узнав об измене жены, Рамон убивает любовника и преподносит его сердце супруге в качестве блюда[246]. Когда дама узнает об этом, она бросается с балкона.

В девятой новелле четвертого дня Боккаччо, как считается, опирается на более древний источник, и новелла и в самом деле обладает невероятными сходствами с жизнеописаниями Гийома де Кабестань[247]: он повествует нам о господине Гульельмо Россильоне, которому изменила жена, мадонна Серемонда, с его дорогим другом Гульельмо Гуардастаньо. Ревнивый муж, раскрыв интрижку, убивает любовника неверной жены, приказывает приготовить его сердце (текст богат кулинарными подробностями) и подает его жене, раскрыв происхождение загадочного ингредиента только в конце, после чего она кончает с собой. Первая новелла четвертого дня, хоть и не отвечает теме съеденного сердца, обладает схожими чертами: отец девушки по имени Гизмунда убивает ее любимого, валета Гуискардо, и дарит дочери его сердце, после чего она отравляется, выпив ядовитой воды, в которую до этого опустила драгоценную реликвию[248].

В то время как тема съеденного сердца осваивается в литературе, ясным становится одно: дама должна умереть.

Кончина женщины имеет огромное значение, и неважно, случается это от скорби или в ходе суицида: в обоих случаях смерть показывает, что ее чувство – это не плод простого сластолюбия, но непреодолимая «Любовь, любить велящая любимым» (Ад, V, 103), во имя которой влюбленные готовы на все. Как Гизмунда, которая вместо того чтобы выказать отвращение перед вырванным сердцем, целует и сжимает его, также и Соремонда перевоплощает постыдный акт антропофагии в жест любви: жуткий трофей, преподнесенный ей в знак презрения, становится «благородным яством» (лат. nobil vivanda)[249], после которого невозможно питаться какой-либо другой пищей.

В новеллах Боккаччо грешницы предстают почти что идеалами благодетели.

Гизмунда, состоявшая в связи вне брака без отцовского согласия, узнав про смерть Гуискардо, демонстрирует завидные гордость и смелость: она не бросается в слезы, но ведет себя «гордо» и с «чудесной силой» и, предпочтя достойную смерть иллюзорному существованию без любви, отнимает у себя жизнь «не как страдающая женщина или про причине собственной оплошности, но беззаботно и стойко, с лицом, сухим от слез, открытым, и ничем не обеспокоенным»[250]. Отказывая себе в слезах и просьбах и выбирая, наоборот, трагическую кончину, смелые дамы избавляют себя от вины, демонстрируя, что их любовь не порок, но великодушное чувство: над порицанием, которого, казалось бы, достойны изменницы, людоедки и самоубийцы, преобладает не очень праведное восхищение.

Но это не все: только кончина девушки может заморозить тело, трансформируя его из жалкой, физиологически обусловленной машины, обреченной производить испражнения, в благоговейное захоронение, в котором сердце любимого найдет свой вечный покой с сердцем любимой. Это и есть настоящая причина неизбежного поступка неведающей преступницы. Объясняет это и классическая фраза, предшествующая концу влюбленной, появляющаяся в немногочисленных вариантах почти что во всех текстах. Дама Гийома де Кабестань испускает дух со словами: «господин, вы дали мне блюдо, вкуснее которого мне больше отведать не суждено»[251]. Серемонда у Боккаччо произносит одинаковое обещание: «Богу не по нраву, если после такого благородного яства, каким было сердце настолько учтивого рыцаря как мессер Гульельмо Гуардастаньо, когда либо будет отведано другое»[252]. Похожим образом дама де Файель в «Романе о кастеляне из Куси» уверяет, что никогда не примет другой пищи после сердца любимого (a nul jour mes ne mangerai n’autre morsiel ne metterai deseure si gentil viande[253]).

Нельзя чтобы любое другое вещество смешалось с драгоценными человеческими реликвиями.

Смерть дамы не позволяет нечистому запятнать чистое, осквернить сердце пищей и, следовательно, смешать человеческое с животным: женщина защищает сердце от скверны. Ее любимый был не только убит, но и, сродни еде, превращен в лакомое блюдо, посолен, поперчен, приправлен и подан к богато накрытому столу. С жертвой обращаются как с животным, что ясно выражают слова Гудрун, обращенные к супругу, который только что проглотил сердца своих детей: «я приготовила их сердца на вертеле, которые подала тебе как телячьи сердца»[254].

Таким образом, героическая кончина женщины избавляет любовника от злой судьбы, к которой хотел приговорить его ревнивый супруг, трансформируя собственное тело – очищенное путем жертвоприношения – в самую совершенную из всех гробниц. Освобожденное от низости нормальных физиологических функций, пищеварительных процессов, тело, возвышенное в ранг самой драгоценной из шкатулок, становится священной могилой, прекрасной урной, почетным захоронением. Смертные останки двух влюбленных навеки воссоединены, и, следовательно, вендетта супруга, ставшего в этой истории отрицательным героем по причине своих жестоких и бесчеловечных поступков, увенчалась поражением. Самоубийство становится противоядием к вынужденному каннибализму: если будучи любовниками влюбленные не могут быть оправданы в полной мере, самый безжалостный глас обвинения не в состоянии заглушить симпатию, пробивающуюся в строках V песни «Ада».

4. Реликвии влюбленных

В «Романе о кастеляне из Куси и даме де Файель» Жакмеса каннибализм, к которому была принуждена женщина обманным путем, может стать самодостаточным выражением вендетты, независимо от убийства: рыцарь уже мертв, когда его сердце оказывается руках ревнивого мужа. Мы узнаем из романа об истории любви между дамой де Файель и кастеляном замка Куси, который, будучи смертельно ранен, умоляет верного оруженосца отнести его сердце в дар любимой даме. Драгоценная реликвия оказывается, однако, в руках у ослепленного ревностью мужа, который подает ее к столу супруге. Пред лицом ужасного открытия дама теряет сознание и вскоре умирает от скорби.

Тот факт, что супруг не совершает убийства любовника, говорит о значительности и самодостаточности самого акта принуждения к антропофагии. Решение кастеляна нарушить свою телесную целостность находится в гармони с процедурами танатопрактики, которым были подвержены тела крестоносцев, умерших в время похода, и которым хотелось дать подобающее захоронение на родине: отправленное сердце символизирует целостность тела почти так же, как реликвия могла посредством метонимии представлять все тело святого.

Извлечение сердца, востребованное самим умирающим кастеляном, не несет в себе никакого негативного окраса, наоборот, это зеркальный дар по отношению к косам, которые прекрасная дама отправила ему перед отбытием, чтобы впоследствии хранить их в шкатулке рядом с сердцем храбреца и воплотить в могиле ту близость, в которой им было отказано при жизни. Тема воссоединения влюбленных post mortem посредством общего погребения встречается достаточно часто: покаявшись, отец Гисмунды хоронит влюбленных вместе; похожим образом после побега мессера Гульельмо, «с большой скорбью и плачем, оба тела были взяты, и в церкви того же замка, принадлежавшего даме, обрели общую могилу»[255].

Примеры манипуляции человеческим телом вне зависимости от вендетты не останавливаются на кастеляне из Куси: литература полна нездоровых примеров хранения и почитания трупа. Кто как не Лазабетта да Мессина из «Декамерона» может послужить наилучшим примером патологической привязанности к бренным останкам? Несчастная героиня ревностно хранит голову любимого, Лоренцо, убитого ее братьями, в горшке из-под базилика, проливая над ней слезы и «покрывая ее тысячами поцелуев»[256]. Ее не