не вскакивал с мест, не испытывал или не проявлял ни малейшей страсти. Андрей на самом деле был прекрасный музыкант, но все выглядело и звучало приглаженным и зажатым. Группа играет песню, публика вежливо аплодирует, Андрей говорит несколько слов. Опять песня, опять аплодисменты, опять несколько слов. Я почувствовала себя белкой, бесцельно крутящейся в никуда не едущем колесе.

Где-то в середине концерта у гитариста группы лопнула струна. Все остановилось и замерло. Никто – ни группа, ни тысячи зрителей, ни Андрей, ни Борис, ни я – практически не двигался. Это был концерт статуй, в почти мертвой тишине дожидавшихся, пока гитарист под прицелом тысяч глаз спокойно заменял лопнувшую струну.

– Что происходит? – шепотом спрашиваю я у Бориса. – Почему остальная группа не импровизирует или не сыграет другую песню?

– Нельзя. Каждая секунда концерта расписана, – отвечает он, не сводя глаз с пальцев гитариста, наконец-то сменившего струну и сейчас неспешно настраивавшего гитару. – Отступать от заранее расписанного порядка нельзя.

– Как это все странно…

– Мы привыкли…

Несмотря на зажатую реакцию публики, мне было тем не менее очевидно, что Андрей и его группа – настоящие звезды. Неподдельный интерес слушателей и их терпение во время долгой замены струны лишь подтвердили преданность поклонников своим кумирам из этих официальных групп. После концерта мы с Борисом отправились к Андрею домой, и я была поражена, насколько огромной и роскошной оказалась его квартира. Высокие окна выходили на широкий проспект, во множестве комнат жили только он сам и его семья – разительный контраст с тесным коммунальным жильем Бориса и других неофициальных рокеров.

Андрей был предельно мил, и с самого начала было ясно, что между ним и Борисом существует глубокая внутренняя связь. И хотя о чем они говорили, я не понимала, этот блаженный вечер крепко засел у меня в памяти: голова моя на плече Бориса, он курит свой любимый «Беломор», отчетливый запах пропитывает мне волосы и одежду, а мелодичный диалог двух музыкантов звучит как продолжение их песен. Я не раз замечала, что, стоит мне просто оказаться рядом с Борисом, как я погружаюсь в какую-то магию, как будто внезапно наступает лето, цветы распускаются тысячей ярких красок, непогода отступает.

Через пару дней мы вновь встретились с Борисом уже в Ленинграде. Он пригласил нас с Джуди на серию домашних концертов: несколько музыкантов в набитой битком комнате, в которой, несмотря на тесноту, царят музыка и улыбки. Комнаты в старых коммунальных квартирах довольно большие, и в них, как сельди в бочки, втискивались свыше сотни благоухающих потом рок-фанов. Борис со своей гитарой играл в сопровождении скрипача, виолончелиста или басиста. И вновь я поняла, как многого была лишена все эти годы в Америке, как будто сердце мое было лампой, не включенной в сеть. А эти музыканты – они источали электричество.

До прибытия Бориса и его музыкантов хозяева пускали по кругу старую шапку, в которую зрители складывали деньги для артистов. Если денег в шапке не оказывалось, что случалось, к моему удивлению, довольно часто, группа играла просто за выпивку. Совершенно очевидно было, что для андеграундных групп, таких как «Аквариум», деньги были не главным. Борис, Виктор и все остальные, с кем я встречалась, играли потому, что любили это делать, потому что они дышали этим, потому что ради этого они утром просыпались и вставали с постели. Я видела, что в такие моменты, когда сердца и души их выливались через голоса и инструменты, они были свободны и счастливы, избавлены от всех тягот, которые гнетут нас остальных.

После концерта мы все вместе, с Борисом и группой, сомкнув руки, шли километр-другой на пронизывающем ноябрьском ветру до трамвая или метро. Меня всегда поражало, что Борис, знаменитый рок-музыкант, способный одним прикосновением к гитаре вызвать восторг толпы поклонников, должен был холодными зимними вечерами добираться домой на общественном транспорте. Я думала об упущенных ими возможностях, ночами не могла заснуть, прокручивая в голове мысли о том, как «Аквариум» и «Кино» должны записывать и выпускать пластинки, ездить на гастроли, появляться на телевидении.

Такими бессонными ночами я также пыталась разгадать то поразительное соотношение, которое сложилось у русских между деньгами, свободой и концепцией времени. Я видела, что мои друзья-рокеры больше всего на свете ценили свободу, гнались за этим ощущением и схватывали его в короткие мгновения концерта в крохотной квартирке, в то время как остальные только и могли, что твердить мне на своем ломаном, с сильным акцентом, английском: «Хочу быть свободным, как ты». Помню, я пыталась им объяснить, что за свою свободу американцы платят высокую цену, вкалывая на ипотеку, студенческие займы и отчисления в пенсионные фонды. Свободный доступ к капиталу и имеющиеся у них якобы возможности вынуждают американцев планировать надолго вперед и в погоне за золотым закатом, как те самые ковбои, каковыми многие из них на самом деле являются, упускать моменты, в которые можно по-настоящему жить. В Советском Союзе нельзя было взять деньги в кредит, поэтому не было нужды планировать или экономить. Все случалось как случалось: еда, наркотики, смех, ссоры, любовь. Если я дам Борису сто долларов, он потратит их в тот же день. Если я дам ему десять бутылок водки, он соберет друзей и устроит веселую вечеринку прямо тут же, в дождливый и нерадостный вечер.

После одного из таких домашних концертов мне удалось вновь поговорить с гитаристом «Кино» Юрием Каспаряном. Виктор Цой со своей неизменной улыбкой опять стоял между нами и переводил.

– Сможешь еще разок оторваться от группы? – спросил меня через Виктора Юрий.

– Пока мне это удавалось, – кокетливо ответила я, не в состоянии оторвать глаз от Юрия.

– Мы завтра едем в Пушкин, пригород Ленинграда с огромным дворцом и прекрасным парком. Поехали с нами. – К словам Юрия Виктор добавил и несколько своих: «Его называют советский Версаль».

– Лучше, – сумел вставить слово по-английски и Юрий. Будто бы меня нужно было уговаривать.

– С удовольствием, – сказала я, обратив внимание на небольшую родинку у него на подбородке и его высокие скулы. – В котором часу вы нас с Джуди подберете?

Мы едва могли сказать друг другу несколько слов, но я чувствовала, что все больше и больше влюбляюсь в Юрия. Между нами сложилась мгновенная связь, странное слияние энергий, от которого у меня перехватывало дыхание, а он в ответ лишь весело улыбался. Пушкинский парк стоит на воде, и мы с ним взяли напрокат небольшую гребную лодку на двоих. Мы вылавливали и вновь бросали в воду проплывающих мимо нас резиновых уточек и игрушечные лодочки, кривлялись, смеялись и дурачились, при каждой крохотной волне делая вид, что лодка переворачивается, и, хохоча, притворялись, будто