Проблема идейности литературы занимает основное место в эстетических высказываниях Дмитрия Фурманова. В записи «Чапаев и счастье» (март 1923 года) он замечает:

«По своей личной воле действовать и бороться нельзя: всегда будешь побежден… Теперь — эпоха борьбы, не отдыха. Вот лет через восемьдесят, когда везде будет советский строй, нечего и некого будет опасаться. Теперь — борьба. Борьба за это новое, свободное сообщество. Хочешь ли ты его или нет? Если хочешь, то не ограничивайся в хотении своем безответственными и ничему не обязывающими словами, а дело делай…»

Фурманов резко выступает против тех литераторов, кто хочет остаться в стороне, кто хочет пройти по жизни «особняком».

Немало записей в его дневнике посвящено литературе предоктябрьской, крупнейшим поэтам русского символизма, акмеизма, футуризма. Фурманов подчеркивает неоднородность символизма, специфику и особый путь каждого из больших поэтов-символистов к революции и в первые годы революции.

Приведем некоторые характеристики поэтов, данные Фурмановым:

«Брюсов

Ученый — археолог, знаток.

Мастер чеканных форм и образов.

Верлен открыл ему новый мир».

С Брюсовым Фурманов был лично знаком, уважал и ценил его. Брюсов преподавал теорию «поэтической композиции» в университете, в частности и на курсе, где учились мы с Фурмановым, и после каждой лекции Митяй делился со мной впечатлениями.

— Жаль, что не удалось послушать его раньше, — сказал он мне как-то, — может быть, не писал бы плохих стихов в юности. Вот ведь какой большой учености человек, и каких только перепутий не было у него в жизни и в поэзии, а пришел к нам, в нашу партию, и ведь искренне пришел, по влечению разума и сердца.

«Блок

Лирика Блока романтична, символична, мистична… Но под собой эта лирика имела интеллигентско-дворянскую культуру.

В сферу революции Блок вошел «Двенадцатью».

Блок принадлежит дооктябрьской литературе.

Вторая революция (1917) дала ему ощущение пробуждения, смысла и цели.

Обрушившаяся революция заставила Блока выбирать, и он выбрал «за нее».

«12» — лебединая песня индивидуалистического искусства.

В «12-ти», даже сгустив краски, Блок приемлет революцию.

Музыкальность стиха.

Способность заражать настроением».

Нередко он читал стихи Блока своим друзьям. Особенно любил «Скифы» и «Соловьиный сад». Часто вспоминал четверостишие Блока:

Пусть говорят: забудь, поэт,

Вернись в красивые уюты…

Нет, лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта нет!… Покоя нет…

«Игорь Северянин

Родился 4/V 1887 в СПб.

Воспитался на Фофанове (отце), Лохвицкой, Бальмонте…

Поэт без идей и без культурности.

Преклонение перед эгоизмом.

Жизнь по формуле: «Веселись, а после нас — хоть потоп».

Новые словообразования.

Угар от будуарного аромата.

Бесспорная одаренность…

Ироническое отношение к жизни.

Самовлюбленность.

Дар перевоплощения.

Ритмы — новые, свои.

В стихах Северянина нет вкуса (мешает с хорошими стихами — дрянь). «Шантажистка» и т. п.

Войнопевчество — «шапками закидаем».

Нету у Северянина сильной мысли, презрительно относится к ученью, попросту недалек.

Не имеет понятия о законах словообразования.

Интимный будуарный лирик — ныне С. с белогвардейцами.

Его слава из ресторана «Вена»…»

Насколько лаконичны, остры и вместе с тем всеобъемлющи эти характеристики столь различных поэтов.

Часто в своих записях Фурманов противопоставляет символистам — писателей-реалистов, предшественников советской литературы.

Он всегда любил и ценил реализм в литературе. Реалистический показ действительности был близок Фурманову и у Куприна и у Бунина. И в то же время он прекрасно видел различия в их творчестве, видел то, что разделило двух писателей, не принявших Октябрьской революции и эмигрировавших за границу.

В статье «Завядший букет», посвященной проводимой Маяковским «чистке поэтов», язвительно критикуя всевозможные течения неоклассиков, неоромантиков, символистов, неоакмеистов, футуристов, имажинистов, экспрессионистов, презантистов, ничевоков и других, Фурманов пишет:

«От литературных произведений мы привыкли ждать и добрых призывов и смелых дерзаний, ярких надежд, и веры, веры, веры в победу! Пусть душно и тесно было прежде; пусть живые образы Щедрина, Чернышевского, Успенского, Горького были одинокими (а еще более одинокими и гонимыми были песни пролетарских поэтов). А там была идея, чувство, стремление и глубокая вера».

Фурманов разъясняет свою мысль. Он требует от каждого значительного художественного произведения близости к жизни, высоких идей современности.

«Речь идет, — пишет он, — не об утилитаризме в искусстве, не о приспособлении его к узкопрактическим целям — мы говорим лишь о необходимом соответствии искусства основным тенденциям жизни».

А основной тенденцией эпохи Фурманов считал борьбу за коммунизм. Критикуя одного из представителей неоклассицизма, выпустившего произведение «Особняком», Фурманов с возмущением пишет:

«Поэт, видите ли, идет сам по себе, не соприкасаясь с жизнью, не замечая ее, не чувствуя и не принимая. То, что совершилось в России, что бродит в целом мире, что является альфой и омегой не только российского, но и общечеловеческого прогресса, — борьба со старым миром его не занимает: он идет один, «особняком». В этом он видит свою поэтическую миссию, свое историческое оправдание. Здесь сказалось все: брезгливый индивидуализм проклятого старого мира, привычка играть в «величие», поразительная общественная неразвитость и тупость, филистерство и мещанство, не видящее дальше своего носа, и тоска, тоска по разбитому корыту».

Соглашаясь с Маяковским в его резких оценках всевозможных декадентских групп, Фурманов в другой своей записи, говоря об идейности поэзии, замечает:

«Когда с этим критерием мы подходим к поэтам современности — многие остаются за бортом, поэтами во всем объеме слова названы быть не могут: комнатная интимность Анны Ахматовой, мистические стихотворения Вячеслава Иванова и его эллинские мотивы — что они значат для суровой, железной нашей поры?»

«Достойно ли художника в эти трагические дни отойти от современности и погрузиться в пучину сторонних, далеких, чуждых вопросов? Можно ли и теперь воспевать «коринфские стрелы» — за счет целого вихря вопросов, кружащихся возле нас?»

«Оторванность от живой жизни, отчужденность старых школ от борьбы ведет их совершенно естественно туда же, куда и породившее их старое общество, — в могилу».

Насколько важно в советской литературе отразить современность, Фурманов говорит неоднократно.

Держать постоянно руку на пульсе народа! Эта одна из основных тем его речей и докладов, этому посвящены многие записи в его дневниках, это проходит красной нитью во многих его статьях и рецензиях.

Всевозможным декадентским группам Фурманов противопоставляет рождающееся социалистическое искусство.

«Еще нетверды шаги нового боевого искусства, — пишет он, — но чувствуется уже в нем могучая сила, укрепляющая его на месте погибающих течений и школ».