– Наши настоящие имена вам неизвестны, сэр, – поспешила возразить мистрис Кларк.

– Признаюсь, так я и думал. Так скажите же, умоляю, кто вы, и объясните, почему не верите в мои намерения в отношении мистрис Люси.

– О, что же мне делать? – в безысходной растерянности воскликнула собеседница, и вдруг ее словно осенило. – Подождите! Скажу вам кое-что. Не могу открыть всего, ибо вы не поверите, но, возможно, мои слова охладят ваше безнадежное чувство. Я не мать Люси.

– Это я давно понял. Продолжайте.

– Не знаю даже, законный она или незаконный ребенок своего отца, но он жестко настроен против нее, а матушка ее давно скончалась. Так случилось, что бедняжке больше некому довериться, кроме меня, а ведь всего пару лет назад она была любимицей и гордостью отцовского дома! Видите ли, сэр, существует тайна, способная настичь ее в любую минуту. И тогда вы отвернетесь от нее, как это сделали все ваши предшественники, а когда вновь услышите ее имя, то покроете его проклятиями. Именно так поступали все, кто любил Люси. Мое бедное дитя не знало жалости ни от Бога, ни от людей! О, лучше бы она умерла!

Добрая женщина разрыдалась. Признаюсь, последние слова меня поразили, но лишь на миг. Во всяком случае, я не мог уйти, не узнав точно, в чем заключается мистическое пятно на жизни и судьбе столь чистого и простого существа, каким казалась мистрис Люси, о чем и сказал собеседнице.

– Если вы, сэр, осмелитесь дурно подумать о моей девочке после того, как узнали ее такой, как она есть, значит, вы плохой человек, – услышал я в ответ. – Но в своем бескрайнем горе я настолько глупа и беспомощна, что склонна надеяться найти в вас друга. Верю, что, даже перестав любить Люси, вы не перестанете нас жалеть, а может, благодаря своей учености подскажете, куда обратиться за помощью.

– Умоляю, раскройте тайну! – вскричал я, обезумев от тягостной неизвестности.

– Не могу, – твердо заявила мистрис Кларк. – Я поклялась молчать. Если кто-то и сможет вам рассказать, то только сама Люси.

С этими словами дуэнья покинула комнату, а я, пока в одиночестве обдумывал странный разговор, механически прочитал названия нескольких лежавших на столе книг и невидящим взглядом окинул приметы частого присутствия Люси в этой комнате.

Уже потом, вернувшись домой, я вспомнил каждую мелочь и понял, что все они свидетельствовали о чистом нежном сердце и невинной жизни.

Мистрис Кларк вернулась со следами слез на лице и с горечью проговорила:

– Случилось то, чего я опасалась. Люси любит вас так искренне и глубоко, что готова рискнуть и поведать о себе всю правду. Понимает, что шанс призрачен, но ваше сочувствие станет бальзамом для ее души. Приходите завтра в десять утра, и, если надеетесь на жалость в час агонии, скройте любое проявление страха или отвращения к страдалице.

Я ободряюще улыбнулся ей и заверил, что ничего не боюсь. Казалось абсурдом, что я смогу испытать неприязнь к Люси.

– Отец любил девочку всем сердцем, – мрачно возразила мистрис Кларк, – однако выгнал из дому, как чудовище.

В этот миг из сада долетел звонкий смех. Можно было подумать, что Люси стояла возле открытого окна и внезапно услышала или увидела что-то такое, что вызвало у нее приступ внезапного веселья, да такого, что граничил с истерикой. Не могу объяснить почему, но странный смех глубоко ранил меня. Люси знала, о чем мы беседуем, и должна была понимать, как взволнована ее добрая наставница. Сама же она обычно оставалась тихой и спокойной. Я привстал, намереваясь подойти к окну и удовлетворить любопытство, чем вызван столь неожиданный и неуместный приступ смеха, но мистрис Кларк что было силы сжала мою руку, заставив остаться на месте, и воскликнула:

– Ради всего святого, не двигайтесь, посидите спокойно. Потерпите. Завтра все узнаете. А потом предоставьте нам самим справляться со своими несчастьями. Не пытайтесь что-нибудь выяснить.

Смех повторился – такой музыкальный и в то же время ранивший сердце. Мистрис Кларк вцепилась в мою руку еще крепче: подняться, не применяя физической силы, я не мог, поэтому продолжал сидеть спиной к окну, но все-таки ощутил прошедшую между мной и солнцем тень и вздрогнул. Через минуту-другую хватка ослабла, и мистрис Кларк строго повторила:

– Уходите. Еще раз предупреждаю: вряд ли вы сумеете принять то знание, какого так упорно добиваетесь. Если бы решение зависело от меня, то Люси никогда бы не согласилась открыть вам свою тайну. Кто знает, что из этого выйдет?

– Я тверд в желании услышать всю правду. Вернусь завтра ровно в десять утра. Надеюсь увидеться с мистрис Люси наедине.

Испытывая сомнения относительно здравомыслия самой мистрис Кларк, я повернулся, намереваясь уйти.

В сознании роились догадки относительно ее намеков и неприятные мысли по поводу странного смеха за окном. Этой ночью уснуть я не смог. Встал очень рано и задолго до назначенного часа уже ступил на тропинку, что вела через общий луг к старому дому, где квартировали мои знакомые. Очевидно, мистрис Люси провела ночь ничуть не лучше меня, судя по ее внешнему виду: она медленно шла мне навстречу с опущенным взглядом и с самым скромным, спокойным выражением лица, но, заметив меня, вздрогнула, а когда я напомнил о назначенной встрече и с нескрываемым нетерпением заговорил о досадных препятствиях, заметно побледнела. Все таинственные, пугающие намеки мгновенно испарились из памяти, равно как и жуткий смех. В сердце родились пламенные слова, а язык их произнес. Слушая мои признания, Люси то вспыхивала румянцем, то вновь бледнела, а как только я закончил страстную речь, подняла взгляд и проговорила:

– Но ведь вам известно, что необходимо кое-что услышать обо мне. Хочу сказать, что не стану думать о вас хуже, если, едва узнав правду, сразу от меня отвернетесь. Словно опасаясь нового потока безумных объяснений в любви, девушка воскликнула: – Позвольте мне рассказать свою историю. Отец мой – очень богатый человек, а матушку я не знала: должно быть, она скончалась, когда я была совсем маленькой. Первое, что помню, – жизнь в огромном пустынном доме со своей дорогой, преданной мистрис Кларк. Даже отец наведывался туда крайне редко. Он военный, служил за границей, но иногда возвращался и, кажется, с каждым приездом проникался ко мне все большей любовью. Всякий раз привозил подарки из дальних стран, которые даже сейчас говорят о том, что он постоянно обо мне думал. В то время я не размышляла о его отношении: отцовская привязанность казалась столь же естественной, как воздух. Хотя даже