Азаревич обернулся.

За ним среди хрустальных осколков стоял белый как полотно Полутов. Он смущенно улыбался, пытаясь платком остановить струящуюся между пальцев кровь, и бормотал:

– Простите меня, господа, я так неловок… Меня, кажется, нечаянно толкнули под руку…

Шипов нетвердо шагнул к нему:

– Матвей Васильевич, вы и здесь решили найти осколок на свою… кхм… голову… Ну хоть не шрапнелью прилетело… Позвольте, я вам помогу! Да не трепыхайтесь! Отойдемте в сторону, тут неудобно…

Оркестр тем временем стих. К стоявшему в глубине залы роялю вышли Стрепетова со Славиной. Под чуть нестройные звуки аккомпанемента они запели томный дуэт.

Петр Александрович слушал их, смотрел на них, и на душе у него было тяжело. Так было в тот день, когда он помогал полицейским выносить к повозке несколько растерзанных тел. Там была женщина и ее трое маленьких детей – их, заперев все двери и окна, зарезал взбесившийся душегуб, которого пришел арестовывать Азаревич. Переступая через лужи еще не спекшейся крови на полу скромно обставленной комнаты, воролов чувствовал, как его придавливает к земле колоссальное чувство беспомощности, не дающее ему вздохнуть и расправить согбенную спину. Забыв о десятках успешно изловленных мерзавцев, он ощущал напрасность своих стараний: сколько ни пытайся спасти жертву, а итог один. Некогда блистательный сыщик потерпел полнейшее фиаско. Имя теперь ему – беспомощность. Беспомощность. Бесполезность. Тщета…

В тот же день он подал рапорт об отказе от дальнейшего сотрудничества с полицией в любых поисках. Сперва он хотел уехать к себе в усадьбу под Симбирском – забыться, запить наливкой, заесть душистыми щами и рябчиком, заспать в мягкой постели, зачитать романами и толстыми журналами свой ужас, свой страх, свою неизбывную тревогу и боль, немилосердно зажарить их в банном пылу, застудить в ледяной проруби, растрясти на заячьей охоте, нахлестывая гнедого скакуна и гоня его вслед за псовой сворой через поля, кусты, ручьи и овраги, не взвидев света и не разбирая дороги. Но что-то его держало в Москве, словно старого коня, готового рвануться в атаку при первом зове боевой трубы. Он словно чего-то ждал…

Азаревич вышел из залы и в задумчивости спустился по лестнице в переднюю. Там его встретил Пятаков.

– Ну как дела, братец? Замерз? – Спросил воролов.

– Никак нет, ваше благородие! Ваше поручение выполнено! – Пятаков браво козырнул и вполголоса продолжил, – господин Келлер изволили отбыть около четверти часу назад. Очень спешили-с! Букет цветов в сугроб бросили и были таковы.

Из залы послышались аплодисменты и восторженные возгласы.

– Букет в здешних краях да зимой? С чего бы такая расточительность?

– Не могу знать, Петр Александрович. Одно ясно: зол был как бес – несся не разбирая дороги. Меня бы паровоз так с ног не сшиб, как этот малый! Ох уж эта несчастная любовь…

– Вы полагаете? – Азаревич задумчиво смотрел в темноту за большим резным окном. У него из головы все не шли участливо печальная улыбка поручика Федорова, капли крови на пальцах Полутова, золотое пятно платья Клеопатры, восседавшей на багровом троне, и белая бесчувственная фигура Эвридики с вьющимися на ветру волосами, поддерживаемая мощной дланью гиганта-кифареда.

Глава XI

По залитой солнцем улице мимо рядов приземистых домов и одинаковых, как солдаты на плацу, коренастых казарм полз караван из груженых говяжьими тушами саней, запряженных рослыми двугорбыми верблюдами. Животные, поднимая двупалыми копытами снежную пыль и выдыхая клубы пара, старательно тянули свои повозки. Скуластые плосколицые погонщики, одетые в шубы и островерхие меховые шапки, отрывисто покрикивали на верблюдов на незнакомом языке и подстегивали их длинными гибкими тростями.

Азаревич вышел от штабс-ротмистра, постоял немного на крыльце, подождав, пока караван пройдет мимо, а затем широкими шагами направился к своему коню, привязанному чуть поодаль. Распутав повод, он вскочил в седло.

Воролов с утра ездил по городу и, всем своим видом выказывая озабоченность служебными обязанностями, на самом деле искал Федорова. На квартире того не оказалось, в полку о нем не слыхали, в трактире не видели, да и в театре тоже ничего выяснить не удалось. У Азаревича еще не было четкого плана действий, он пока не знал, как подступиться к первому подозреваемому. Но сидеть на месте и просто ждать он тоже не мог.

Однако полдня поисков и размышлений прошло впустую. Солнце уже клонилось к закату, а толку не было. Раздосадованный тем, что придется возвращаться ни с чем, Петр Александрович развернул коня.

«Мышецкий тоже хорош, – думал Азаревич, ослабив поводья и пустив жеребца по улице шагом, – лови, говорит, убийцу, а кого, где и как – сам разбирайся! И дернул же меня черт ввязаться в этакую авантюру!»

Конские подковы негромко позвякивали при ударах копыт по обледеневшей дороге, засыпанной рыхлым снегом.

«Можно, конечно, накрыть эту теплую компанию и запереть всех четверых под удобным предлогом на съезжей или на гауптвахте, но какой смысл? Пережить премьеру? А потом что? Устраивать аресты перед каждым спектаклем? Спугнуть змея, чтобы он залег на дно или вовсе скрылся с глаз долой в лесах и степях, ушел тайком прочь на китайскую сторону или к тунгусам, или уполз с очередным торговым караваном в Россию? Ищи его там потом! И кто поручится, что вся грязная работа уже не сделана, механизм уже не запущен, и дальше жертва не станет действовать самостоятельно, без чужого подталкивания в спину? Вот дьявол!»

Азаревич подхлестнул замедлившегося коня. Тот, словно очнувшись от задумчивости, подобной той, в которую был погружен его хозяин, казалось, секунду-другую размышлял, не взбрыкнуть ли, выказав обиду и раздражение, но потом, похоже, передумал и пошел шибче: острые колесики на шпорах и плеть в руках у седока не слишком располагали к восстанию. А дома ждали ясли с овсом и болтушка из отрубей, залитых кипятком. К чему связываться?

Азаревич, словно прося прощения, похлопал коня по мощной шее.

«Нет, для того, чтобы поймать душегуба, нужно искать его вероятную жертву. Их круг, благо, невелик, но промахнуться нельзя ни в коем случае – слишком велика цена. Наблюдай, прислушивайся, даже принюхивайся, плыви по течению, играй перезрелого увальня-поручика и не показывай вида, что кого-то ищешь. Торопись медленно, как говорили римляне. Но торопись же, черт возьми!»

Стайка голубей взметнулась с церковной кровли и сделала круг над соборной площадью.

«Занятная штука выходит! Девушка, которую я ищу, едина в трех лицах: во-первых, жертва преступника, во-вторых, его же сообщница, а в-третьих, мне она и вовсе служит наживкой. Экая же кадриль выходит: выследил наживку – выследил и щуку. Вот рыболов только дюже нерасторопен…»