Согласно хмыкнул.

Помирюсь, а как же! Несколько раз.

***

В квартире, на первый взгляд, было тихо и пусто. Темно. Горели только бра в коридоре и у ванной. Я замер на пороге, прислушался, беззвучно разулся и наткнулся взглядом на туфли, которые сегодня были на Нелли.

Она здесь, а не с этим Севой. Ухмыльнулся, довольный, от уха до уха. А потом услышал слабый звук со стороны кухни.

Там тоже не было освещения. Темноту позднего вечера рассеивал сизо-желтоватый свет города. Элеонора стояла ко мне вполоборота, одной рукой опираясь на столешницу, на которой высилась открытая бутылка вина, рассеянно цедила напиток, глядя в окно. А я, абсолютно счастливый, вздохнул, улыбнулся: страхи не оправдались, она не успела снять это восхитительно развратное платье. И чулки. И пояс… И…

— А ты не торопился, — прозвучал ее тихий, но язвительный голос.

Я поперхнулся воздухом от возмущения. Не торопился? Да я гнал как сумасшедший, плевал на знаки, два раза даже на красный проехал, прекрасно понимал, что влетел на штрафы, и все потому, что опасался: ее либо не будет дома, либо она ляжет в постель до того, как приеду.

— Ну извини, дорогая, — ехидно протянул я, решив принять вызов. — Пару раз пришлось остановиться, чтобы потрахаться.

— Ну а чего еще от тебя ждать, — с нарочитой усталостью выдохнула Вишневецкая, так и не обернувшись ко мне, и подлила вина в бокал.

А мое терпение лопнуло, держаться подальше от этой язвы и не покарать ее — преступление.

Приблизившись, я отобрал у Элеоноры бокал и в несколько глотков осушил его, пристально глядя в глаза жены, в этом свете темные, с дьявольским, соблазнительным блеском в их глубине.

— Вот хам, — прищурилась она.

— Ведьма, — констатировал я и, поставив бокал на столешницу, рывком притянул эту невозможную женщину к себе, впился в ее губы жестким и жадным поцелуем, зарываясь пальцами в распущенные волосы, придерживая за затылок, дыша ею и упиваясь.

Люблю ее так остро, что умираю от боли, так, что выворачивает душу. И это… неодолимо.

— Лучше убирайся от меня подальше, Доронин, — заявила эта стервоза, прикусив мою губу, царапнув ноготками затылок.

Я застонал.

— Обязательно. Это моя главная жизненная задача.

От агрессивного поцелуя и грубоватых ласк шумело в голове и дрожали ноги. Подхватив Нелли под бедра, усадил ее на столешницу, поймал выдох-стон, снова завладел влажными губами.

— Не хочу тебя, — стянув пиджак с моих плеч, она принялась расстегивать рубашку. Целовала шею, прикусывая. Я был буквально на грани.

— А я — тебя.

Ее восхитительная грудь и правда была не прикрыта бельем. Я ласкал ее через платье, дразнил и сам наслаждался, хмелея от сильнейшего возбуждения, своего и ее. Упивался запахом кожи, волос, уткнувшись носом в висок. Слои ткани между нашими телами в сотни раз обостряли ощущения, скользили, гладили, царапали… И почему мы раньше не практиковали такую прелюдию через одежду?..

Обнаженные бедра и ягодицы Нелли добили мою выдержку окончательно. Резко сдвинул ткань тонких трусиков и коснулся самого сокровенного, нетерпеливо ожидающего меня. Да, это тот самый чертов верх эротизма, отпускающего на волю все мужские инстинкты. Жена застонала в мой рот, попыталась разорвать поцелуй, но не отпустил ее, продолжал крепко держать, распаляя, потирая, проникая, пока не почувствовал, что и сам больше не могу.

Кухню мы еще таким образом не оскверняли. Ее стены, если бы могли, содрогнулись бы, наблюдая, что вытворяют владельцы, не потрудившиеся раздеться и приступившие к сексу, жадному, бурному и, будь оно все проклято, закончившемуся слишком быстро.

Вся жуть этого мира в том, что мгновение не останавливается. Это супердерьмово…

Элеонора тяжело дышала, уткнувшись мне в шею, то цепляясь руками за плечи, то рассеянно проводя по волосам. От каждого прикосновения жены по телу пробегала восхитительная посторгазменная дрожь. Я млел и едва стоял на ногах. Голова была совершенно пустой, а вот тело снова постепенно тяжелело от желания, пока нежно гладил хрупкую спину, талию, вдыхал запах духов любимой и ее разгоряченного от секса тела.

Лизнул шею, обхватил губами крошечную мочку уха, почувствовал, как жена содрогнулась от удовольствия.

Хочу ее, кажется, еще больше, чем когда перешагнул этот порог. Только на этот раз все произойдет классическим образом: в кровати, без одежды. Но раздевать буду медленно, очень и очень медленно, целуя каждый сантиметр обнажающейся кожи.

Твою мать, Доронин, ты все-таки счастливый сукин сын.

— О господи, — прошептала Нелли, выпрямившись и отцепившись от меня. Убрала с лица встрепанные пряди волос, одернула задранный подол. — Мы сошли с ума…

— И правильно сделали. — Я вернул ее в свои объятия и поцеловал неторопливо, осторожно лаская припухшие яркие губы, нежно обводя большим пальцем скулу.

— Не надо… — Она отвернула лицо.

— Надо. Пойдем в постель, — шепнул я, поцеловал Нелли в макушку.

Нехотя отпустил ее, чтобы натянуть белье и брюки, помог спуститься со стола, встать на ноги.

— Осторожно, — предупредил, обнаружив осколки разбитого бокала рядом с брошенным на пол пиджаком. Видимо, смахнули посуду в порыве страсти и даже не услышали звон.

Хорошая примета. Мы точно обречены на неземное счастье. На вечное — если разобьем тот жуткий, подаренный тетей Тамарой на свадьбу сервиз.

Элеонора отшатнулась, заметив ЧП, она еще нетвердо держалась на ногах, поэтому, подхватив ее на руки, отправился в спальню, усадил на кровать. Я стянул расстегнутую рубашку и быстро избавился от оставшейся одежды. Нелли завороженно наблюдала за мной и не стала отталкивать, когда я начал снимать с нее платье, целуя шею и плечи. Завладел губами…

И все получилось так, как и загадывал. Я смаковал и наслаждался каждым сантиметром ее сладкой кожи, ласкал тело, облаченное в возбуждающие красные треугольнички-трусики и черные чулки. Кстати, их и пояс было снимать особенно приятно. Так, что задыхался, но сдерживался, чтобы снова не ворваться в жену.

Решено, этот сценарий как-нибудь повторим, только без ужина с родней и их благословений.

Мы двигались размеренно-неторопливо, точно в танце. Синхронно, глядя в глаза друг другу, поглощая, отдавая. А ритмом, музыкой были наши стоны, дыхание, шорох простыни, матраса. Я стремился продлить эти мгновения, оставаться в ней, с ней как можно дольше, замирал, снова медленно проникал и чувствовал ее всю так полно, что хмелела голова, шумела кровь и абсолютно все теряло значение. Только Нелли, только толчки моего члена, только ее глаза, бездонные, как вселенная, только ее руки на моих плечах, шее, в волосах, только ее ноги, обвившие бедра,