Никто не услышал криков епископа: ни спавшие слуги, ни садовники, ни повара, ни мать и ни гости, которые приехали к нему на день рождения. Сто девятнадцать комнат за стенами его спальни в епископском дворце австро-венгерского Гроссвардена были темны и тихи на рассвете 28 июня 1914 г.

Сегодня этот город называется Орадя и находится в Румынии, но тогда вот уже сто пятьдесят лет он располагался в пределах центральноевропейской империи Габсбургов. Крики эхом отразились от стен спальной и повисли в воздухе. И за стенами дворца, и в парке все было спокойно. Никто не пошевелился и в соседних домах стилей барокко и модерн, выкрашенных в бледные оттенки розового, зеленого и синего. Пышные городские церкви и синагоги, неторопливая река, недалекие трансильванские Карпаты – все спало. Часы на самом высоком здании города показывали половину четвертого утра, но только епископ заметил, сколько было времени. Те, кто еще помнил старинные местные легенды и сказания, говорили, что это час дьявола, когда приподнимается тонкая завеса между миром людей и миром нечистых и силы зла вырываются на волю.

Из-за июньского дождя закрыли все окна дворца; их было триста шестьдесят пять, по числу дней в году. Великолепное здание было уменьшенной копией венского Бельведера, где жил друг и бывший ученик епископа эрцгерцог Франц-Фердинанд. Епископ Йозеф Ланьи закричал оттого, что увидел во сне: эрцгерцога и его жену сегодня утром должны были застрелить[330].

Епископ Ланьи не был суеверен. Шел 1914 год. Телефоны, электричество, автомобили и аэропланы делали жизнь все лучше и безопаснее. Назавтра ему исполнялось сорок шесть лет, без малого восемь из которых Ланьи уже был епископом. В иерархии католической церкви, где никто не выдвигается слишком рано или слишком быстро, он взлетел стремительно, как метеор. Большинство, в том числе и сам Ланьи, не могли и помыслить, что такой привычный мир вот-вот рухнет. Высокопоставленный церковный иерарх был консервативен, но шел в ногу с веком, не боялся ни темноты, ни ночных страхов, ни будущего. Ланьи не припоминал, когда в последний раз просыпался или кричал от кошмарного сновидения, но сегодня он увидел такое, от чего дрожал и плакал.

Эрцгерцог Франц-Фердинанд, его жена София и их маленькие дети были близкими епископу людьми. Много лет он был у них своим человеком, жил в их доме, исполнял обязанности священника. Он крестил двоих детей пары, радовался благополучному появлению на свет третьего, хоронил еще одного сына, мертворожденного. Он не знал другой более счастливой, любящей семьи и другого мужчины, в такой полной мере обладавшего всеми качествами своего пола. Епископ Ланьи был убежден, что будущее Европы зависело от этого принца мира, который должен был вот-вот стать австрийским императором[331].

Для епископа этот человек был из когорты незаменимых, гарантом мира и единства Европы. А теперь он опасался за эрцгерцога, его семью и всю Европу. Ланьи шагал по комнате, вглядывался через окно в темноту. Его все время трясло. Наконец, чтобы хоть как-то успокоиться, он присел за маленький письменный стол и подробно записал, что ему приснилось:

Я подхожу к своему столу, хочу просмотреть почту. Сверху лежит конверт с черной траурной каймой, запечатанный черной печатью с гербом эрцгерцога. Я сразу же узнаю почерк. Вскрываю конверт и в верхней части листа вижу перед собой как бы небесно-голубую открытку: какая-то улица, узкая аллея, Их Высочества едут в автомобиле, лицом к ним сидит генерал, рядом с шофером – офицер. По обеим сторонам улицы радостная толпа, из нее выступают вперед два молодых человека и стреляют в Их Высочеств…

Письмо из конверта с траурной каймой гласило:

Уважаемый доктор Ланьи!

Настоящим уведомляю Вас, что сегодня я вместе с женой паду жертвой политического убийства. Вверяясь Вашим благочестивым молитвам и принося себя в жертву, мы просим Вас в будущем, как и теперь, проявлять любовь и безграничную преданность нашим бедным детям.

С сердечным приветом, Ваш Эрцгерцог Франц,

Сараево, 28 июня 1914 года. 3 ч. 30 мин. утра[332].

Ланьи никогда ничего подобного не снилось – ни в детстве, ни в семинарские годы, ни тем более во взрослом возрасте. Через два часа слуга, вошедший разбудить епископа, увидел его на коленях за молитвой, перебиравшим четки. Ланьи попросил мать и других своих гостей присоединиться к нему в капелле, где отслужил мессу за эрцгерцога Франца-Фердинанда и герцогиню. Закончив ее, он рассказал всем о том, что ему приснилось, зарисовал место убийства, автомобиль, который въезжает на узкую улицу, места, где стоят убийцы, и прочие подробности. Но даже после этого Ланьи не мог отделаться от своего кошмарного сновидения. Он вернулся к себе и засел за письмо к брату Эдуарду, священнику-иезуиту, подробно описал сновидение и приложил его набросок[333].

Через девять часов после того, как епископ Ланьи проснулся от собственного крика, почти в пятиста километрах южнее дворца шестеро террористов дожидались появления открытого автомобиля с Францем-Фердинандом и его женой. Четверо серьезно и молча смотрели, как он проезжает. Пятый бросил бомбу, но эрцгерцог успел отклонить ее рукой. Взрыв позади машины ранил двадцать человек. Поднялась страшная паника, но наследник с женой сохраняли полнейшее самообладание. Франц-Фердинанд осмотрел раненых, сказал: «Я так и думал»[334] – и даже пошутил, что пойманный бомбометатель, наверное, получит медаль в Вене и место в правительстве[335]. Никто не рассмеялся в ответ.

Поездку в Сараево плохие предзнаменования омрачили еще до того, как эрцгерцог с герцогиней выехали из Конопиште. Не успел поезд Вильгельма II отойти от станции, чтобы доставить императора обратно в Берлин, прямо над ними взвилась стая черных воронов, что было совершенно необычно для этого времени года. Пораженный Франц-Фердинанд негромко сказал: «Вороны – плохая примета для нашего дома!» Незадолго до своей трагической гибели кронпринц Рудольф видел их по дороге в Майерлинг[336].

Только они попрощались с детьми в Хлумеце, как загорелась ось вагона, который должен был везти их в Вену. Эрцгерцог отметил, как обычно, саркастически: «Хорошенькое начало… Сначала загорается вагон, потом чуть не прихлопывают в Сараево… Для полного счастья не хватает только взрыва котлов на корабле!» Мало того, в ночном поезде на Триест пропало электричество и ехать пришлось при свечах. По сумрачному вагону плясали призрачные тени, и эрцгерцог сыпал колкостями: «Какое странное освещение… Я чувствую себя как в склепе. Сначала полыхает мой собственный вагон, а теперь и запасной меня не жалует»[337].