Обращение генерального консула увенчалось успехом и избавило Гитлера от унизительного возвращения в родной город под надзор полиции. 5 февраля 1914 г. в сказочном городе музыки и Моцарта все сошло для него удачно. Медицинским освидетельствованием было установлено, что Гитлер «негоден к несению боевой либо вспомогательной службы, физически ослаблен, неспособен к ношению оружия»[286]. Теперь он свободно мог отправляться в свою приемную страну, Германию, а там, как он был уверен, его ждала совершенно особая участь[287].

По возвращении в Мюнхен оказалось, что Рудольф Хойслер съехал из комнаты, где они жили вместе[288]. Он больше не мог по целым ночам бодрствовать, слушая нескончаемые монологи Гитлера о политике, которые тот произносил с особой помпой. Попыток изучать искусство и архитектуру будущий фюрер больше не делал. Снова одинокий, но неутомимый Адольф принялся за поиски новой жизненной цели и новой аудитории.

Рекламу Францу-Фердинанду сделала статья в London Times[289]. Самая влиятельная газета Англии представила эрцгерцога и эрцгерцогиню людьми, нетрадиционными для своего общественного класса и положения членов правящего дома. Эрцгерцог, если только не был в отъезде, начинал и заканчивал каждый свой день в детской. Казалось, для него нет больше счастья, чем, сидя на полу, играть с сыновьями и дочерью. В статье особо отмечалось, что София сама ходила за детьми, когда они были больны, и лично укладывала их спать. Одна из немногих сторонниц Габсбургов, Стефания, жена кронпринца Рудольфа, не удивилась, что такие мелочи заслужили упоминания в газете, а лишь горько заметила: «В те времена не слишком ценили радости семейной жизни»[290].

В марте 1914 г. Гогенберги приехали в свое любимое место отдыха – замок Мирамаре на побережье Адриатики. Он и сейчас осторожно жмется к зубчатым утесам, которые как будто вот-вот вытолкнут его в море. В 1864 г. Мирамаре построил Максимилиан Габсбург, дядя Франца-Фердинанда. Именно отсюда они с женой Шарлоттой отправились на пароходе в Мексику, где стали императором и императрицей. Через три года мечты о Мексиканской империи рассыпались в прах: императора расстрелял взвод солдат, а Шарлотта потеряла рассудок[291]. Каждое помещение белого замка с тяжеловесными готическими интерьерами напоминало о трагической судьбе этой пары[292]. Сын эрцгерцога Максимилиан был назван в память погибшего дяди, которого никогда не видел. И все-таки, несмотря на эту горестную страницу, Мирамаре был местом упоительно беззаботного отдыха для семьи Франца-Фердинанда. Герцогиня Гогенберг встретила здесь свой последний, сорок шестой день рождения.

Дни проходили в купании в бодряще прохладных водах и морских прогулках под парусом, которые длились до самого заката. По вечерам дети с карманными фонариками исследовали огромные залы, могучие лестницы и темные коридоры Мирамаре – электричества в замке не было. Для автомобильных поездок вдоль побережья и пикников у самого моря не жалели времени. Военный советник эрцгерцога предупреждал, что это небезопасно, но тот со смехом ответил: «Вы, конечно, по-своему правы, но нельзя же все время жить под стеклом. Наша жизнь всегда в опасности. Остается только уповать на Господа»[293].

В Мирамаре их посетил германский император Вильгельм II. Небольшой катер доставил его на берег с роскошной императорской яхты «Метеор». Фоном ей служили два немецких военных крейсера, множество австрийских военных судов и город Триест. Бортовые орудия стреляли, колокола громко звонили, корабельные дудки оглушительно свистели, когда император величественно ступил на причал замка. В его свите были немецкие и австрийские адмиралы, многочисленные адъютанты и любимые таксы – Вадль и Гексль. Детей Гогенбергов император огорошил признанием, что гораздо больше любит путешествовать с собаками, чем с семьей[294]. Но, несмотря на необычных спутников, страсть к переодеванию в разную военную форму по нескольку раз в день и громоподобный голос, он очень хорошо обращался с семьей эрцгерцога. Дочь Франца-Фердинанда София вспоминала, что, где бы императоры ни появлялись вместе, он был очень приятным. Вильгельм пообещал, что в июне приедет к ним в Конопиште[295].

Лето для эрцгерцога и его семьи было временем частной жизни. Ее прерывали только военные маневры в Боснии, которые должны были состояться после июньского визита Вильгельма. В августе прошлого года император Франц-Иосиф назначил Франца-Фердинанда инспектором армии. Уже восемнадцать лет этот пост никто не занимал[296]. В обязанности эрцгерцога входила и поездка в Боснию, беспокойную провинцию с дурной славой, область, которую он никогда не хотел видеть в составе империи[297].

Вероятно, жаркая, как погода, политическая обстановка в Боснии и Герцеговине не давала эрцгерцогу покоя. У провинций была протяженная граница с Сербией, рассадником терроризма и террористов, которых поддерживало правительство. Сербы много веков прожили под иностранным владычеством, почти не скрывая и ненависти к Габсбургам, и отвращения к их экспансии на Балканы[298]. Весной в Вене Франц-Фердинанд пригласил на обед своего племянника эрцгерцога Карла и его жену Зиту. Она навсегда запомнила тот вечер и через много лет рассказывала:

В начале мая 1914 г. мы с мужем были в Вене, и вот как-то вечером позвонил дядя Франц и пригласил нас к ужину во дворец Бельведер. Это была встреча в семейном кругу, и мы были единственными гостями. Все шло хорошо – и даже довольно непринужденно – до тех пор, пока тетя София не повела детей спать… Когда София ушла, чтобы уложить в постели детей, наследник вдруг обернулся к моему мужу и сказал: «Должен сказать вам кое-что, только быстро, чтобы не услышала ваша тетка… Я совершенно точно это знаю. Через несколько месяцев я буду убит… Я оставил для тебя в своем сейфе кое-какие бумаги… они предназначаются только тебе, после моей смерти забери их… быть может, они будут тебе полезны»[299].