Судя по всему, существует предельно допустимый сдвиг во времени и пространстве, который мы совершаем в такой ситуации: пара километров вниз-вверх, несколько десятков – вбок, плюс-минус несколько часов – словно некий аспект нашей воли или воображения перемещает нас в точку, лучше всего соответствующую искомой. Однако порой эту призрачную силу заносит или она решает, что и так сойдет, хотя на самом деле нет.

Однажды я транзитировал над Альпами во время рейса из Дублина в Неаполь, а очутился на борту самолета Мадрид – Киев! Развернулся почти на девяносто градусов! Я потратил полтора дня на дополнительные перелеты и пропустил важную встречу. До сих пор ума не приложу, отчего так вышло. Когда я рассказал об этом маленьком приключении сотруднику Бюро транзиции – главного органа нашей конторы, где, по крайней мере в теории, наблюдают за действиями таких, как я или мадам д’Ортолан, – вышеозначенный бюрократ в очках без оправы только моргнул, буркнул «любопытно!» и поспешно что-то записал. Все!

Препарат, позволяющий нам перемещаться, называется «септус». Одни принимают его в жидком виде из крошечных флакончиков, напоминающих медицинские ампулы, другие свое лекарство для путешествий вдыхают или вводят под кожу. А кто-то выбирает анальные или вагинальные свечи. Поговаривают, что мадам д’Ортолан предпочитает последний вариант.

Я легонько стучу пальцем по одному из углов бронзовой коробочки, поворачиваю ее на четверть оборота, опять стучу, затем повторяю все снова.

Большинство из нас принимает септус в виде таблеток – так наименее хлопотно. Почти все остальные способы кажутся мне банальной показухой.

Внизу поблескивает кусочек моря. По серой, покрытой рябью поверхности, оставляя за собой перистый белый след, медленно скользит на север корабль – совсем крошечный из-за разделяющих нас километров. Представляю, как пассажир корабля глядит наверх и видит самолет – ярко-белую точку, выводящую собственную подпись в синеве.

Возможно, те, кто, по слухам, сгинул, на самом деле перенеслись на другие версии Земли, где так и не распалась Пангея, обезьяна не эволюционировала в человека, а господствующей цивилизацией стали мыслящие выдры или пчелиные семьи с коллективным разумом? Кто знает?

Перемещаясь, мы попадаем в место, которое представили, а если мы растеряны, сбиты с толку? Вдруг кто-то случайно вообразит нечто настолько непохожее на привычный мир и на желаемую точку назначения, что окажется в ловушке, не сможет представить себе путь обратно? Мне сложно понять, каково это. Таких, как я, вероятно, выручает сильная тоска по дому. Кто знает…

Я неоднократно расспрашивал теоретиков, техников и руководящих чиновников Бюро транзиции о том, как все работает, но толкового ответа пока не получил. Мне ничего не объясняют, потому что незачем. Тем не менее я хочу знать. К примеру, когда меня отправили в Савойю спасти молодого врача от смерти в рухнувшем здании – разве это не говорит о своего рода предвидении? Нет ли у нас – я имею в виду, у «Надзора» – некой способности заглядывать в будущее? Или сопоставлять похожие, только немного разведенные по времени миры: наблюдать за опережающей реальностью, чтобы повлиять на события в той, что идет следом? Суть одна и та же.

Конечно, здание могло рухнуть случайно, в результате стечения обстоятельств. Однако я в это не верю. Такие совпадения – большая редкость.

Кстати, о случайностях. Одна из наших с миссис Малверхилл встреч, впервые за долгое время, произошла не где-нибудь, а в казино. Правда, понял я это не сразу.

Повторюсь, лучше всего для перемещений подходят крупные города; в нашей многомерной реальности это такие же транспортные узлы, как и в любом отдельно взятом мире. Главное представительство l’Expédience в мире, куда и в пределах которого я перемещаюсь чаще всего – отчасти по воле случая, а отчасти, возможно, из-за врожденной склонности, – находится в городе, который в зависимости от обстоятельств носит имя Византий, Константинополь, Константиние или Стамбул. Расположенный на двух континентах, объединяющий восток и запад и пробуждающий прошлое во всем его многообразном наследии, он полностью созвучен нашим интересам и способностям. Подобных мест на этой мета-Земле я почти не встречал. Древний и современный, смешавший в одном котле народы, религии, события и убеждения, неуязвимый и вместе с тем покрытый трещинами раздоров, город этот воплощает традиции и риск, разобщенность и сплоченность одновременно. Другой наш офис находится в Иерусалиме.

Был и третий, в Берлине, но, как ни странно, после падения Стены и объединения Германии (одного из громких мета событий, которое с тем или иным отставанием прокатилось по всем связанным реальностям, будто запущенная извне цепочка воспроизведений) этот город утратил свою привлекательность. В общем, берлинское представительство закрыли. Отчасти жаль: мне нравился старый Берлин, разделенный барьером. В дни былого величия он представлял собой обширное, просторное место с озерами и протяженными участками леса по обе стороны от стены, правда, и там и там смутно веяло безнадегой и тюрьмой.

Видели когда-нибудь, как жонглер крутит тарелку на шесте? Так вот, мы ищем вихляющие из стороны в сторону тарелки – места, где чувствуешь, что события вот-вот пойдут в том или ином направлении, где еще один оборот, вливание энергии могут вернуть системе устойчивость, а малейшая небрежность или легкий толчок – привести к катастрофе. Впрочем, из краха мы тоже извлекаем любопытные уроки. Иной раз, чтобы узнать о вещи все, нужно ее разбить.

В ходе обучения на должность транзитора (так официально называется наша профессия – согласен, довольно нескладно; я бы предпочел неформальное «путешественник», «транзиционист» или на худой конец «транзитёр») наступает момент, когда кандидат осознает, что открыл в себе или обрел дополнительное чувство. Это своеобразная способность увидеть историю места, разглядеть взаимосвязи, понять, как долго здесь проживают люди. Мы считываем все многообразие событий, привязанных к конкретному участку природы или скоплению домов и улиц. Мы улавливаем то, что называется «амбр».

Отчасти эта способность связана с чутьем на древнюю кровь. Места, уходящие корнями в глубокую старину, хранящие память о делах не то что столетней – тысячелетней давности, – обычно пропитаны кровью. Битвы и массовые расправы оставляют за собой особый шлейф, который держится веками. Острее всего я ощущаю его в римском Колизее.

Впрочем, амбр – это в основном наслоение опыта множества отживших поколений. Конечно, они не только жили, но и умирали, однако, поскольку в среднем люди живут десятки лет, а умирают лишь единожды, именно жизнь оказывает наибольшее воздействие на аромат, ощущение места.

Разумеется, у обеих Америк совершенно иной амбр, нежели у Европы и Азии. Менее затхлый или менее богатый – зависит от ваших убеждений.

Я слышал, что Новая Зеландия и Патагония кажутся