наставления, — чтобы бегство ваше было не зимой, «и не в субботу, — добавляет Матфей, ст. 20. Как неуместно! Ведь бегство не согласовано с одним днем, а требует нескольких раз; зима, следовательно, имеющая большую продолжительность, может быть названа неудобным временем. Или же следует вспомнить о моменте начала бегства: тогда, если бы суббота действительно была непреодолимым препятствием, пора было бы бежать заранее, поскольку появление мерзости запустения — это знак, предупреждающий о том, что бедствие достигнет своего апогея. Матфей, однако, хотел лишь доказать нам то, что он, к нашему сожалению, уже слишком часто доказывал, — что именно люди более позднего времени используют обстоятельства более раннего времени в качестве категорий и, если они такие же неуклюжие, как Матфей, используют их очень неуместно.

Лука опустил мысль о том, что дни сократятся из-за нужды избранных, потому что его слишком занимало пророчество о судьбе Иерусалима, и, напротив, он ставит вопрос очень туманно, когда говорит, что Иерусалим будет лежать, попираемый ногами народов, «доколе не исполнится и их время». В свою очередь, он не очень четко проработал мысль, которую здесь подавил, т. е. не с ясной и исполненной ссылкой на последнее будущее.

Предупреждение против лжепророков и мессий, которое следует у Марка и еще более подробно развивается у Матфея, все же имеет более определенную черту, что лжемессии будут заниматься своими делами в пустыне и в палатах и стремиться завлечь туда людей — этого предупреждения мы не читаем в речи Луки, и оно также является лишь позднейшей вставкой в сочинение Марка, как правильно заметил Вильке. Марк решил вопрос о лжемессиях в самом начале беседы, и он не тот человек, который так легко поддается тавтологии. Лука, со своей стороны, варьирует рассуждения Иисуса о последних вещах в том чудовищном путевом рассказе, а также вводит эту вариацию с предостережением против ложных мессий; Матфей так нелепо вставил этот отрывок сюда, развил его еще больше, и.., и, поскольку он находится в процессе этого, также сравнение, что пришествие Сына Человеческого будет подобно великолепному и всеозаряющему сиянию Близ, и, наконец, даже заключение этой более ранней речи Луки — где падаль, там и орлы собираются — сразу же добавлено: Отсюда возникает та невероятная путаница, которую мы уже охарактеризовали выше.

Заметим только, что Матфей сначала говорит о знамении Сына Человеческого, которое появится потом, когда будут видны те знамения на небе, как будто эти небесные знамения не были последним признаком скорого пришествия Мессии! Мы лишь вкратце отметим, что Матфей очень мало знает, чтобы ответить любопытствующим, которые захотят спросить его, в чем состоит это знамение и как оно связано с предшествующими небесными знамениями, а затем с реальным явлением Мессии, Столь же кратко отметим, что Матфей использовал примечание Луки о страхе народа в то время как указание на слова Захарии о том, что племена будут плакать; Наконец, мы с удовольствием оставим решение вопроса, предложенного Вильке, о том, идет ли повторное упоминание о лжепророках от Матфея или только от позднейшего глоссатора, хотя мы считаем Матфея способным на все и знаем его как мастера бессвязного изложения, Теперь, после всех этих тайных хлопот, которыми нас обременяла путаница вторичных отношений, мы переходим к объяснению первичного отношения.

3. Разрешение первичного отношения.

Когда загадка происхождения синоптических Евангелий решена, вопрос о происхождении и смысле рассуждения о пришествии Сына Человеческого получил не только правильную форму, но и решение. Вопрос не только в том, мог ли Лука в силу своего позднего опыта запутать первоначальные отношения, насильственно упомянув о разрушении Иерусалима, а в том, что теперь, когда мы освободились от беспочвенной трансценденции и можем говорить здраво и разумно, мы должны спросить, выглядит ли речь Марка так, как будто она была написана до разрушения Иерусалима. Можно ли по-прежнему отвечать на этот вопрос решительным «Нет! Как? Речь вызвана тем, что внимание Иисуса обращено на величие и мощь здания храма, он заявляет, что ни один камень из него не останется на другом, он садится на Дельберга перед храмом, чтобы говорить о последних вещах и своем Втором пришествии, и при этом в самой речи Иерусалим не упоминается? Почему не вспоминается храм, святой город, еврейское государство? Потому что все это уже давно закончилось! Ведь все необходимое было оговорено еще при входе, когда Иисус сказал: «Ни один камень не останется на другом!» Евангелист, писавший до разрушения Иерусалима, совсем по-другому смотрел бы на храм, на Иерусалим, на еврейский народ. В этом предварительном высказывании Иисуса Марк сделал достаточно, чтобы удовлетворить свой интерес, который требовал, чтобы Господь пророчествовал о разрушении храма, теперь уже давно прошедшего; но в настоящей речи он описывает катастрофу — ту, о которой пророчествовали пророки, образ которой он лишь подкрепляет силой христианского принципа и для изображения которой он использует более ограниченные эмпирические обстоятельства, например, что жители Иудеи могут бежать в горы! — для окраски — или превращает их в категории. Такой категорией стали иудейские маги, явившиеся как пророки и обещавшие искупить свой народ; такой категорией уже стало осквернение и разрушение храма как знак последнего кризиса, отсюда то осторожное и общее выражение «стоит там, где не должно стоять», которое Лука и Матфей уже не смогли оценить, — и то, что Иисус произнес эту речь перед лицом храма, тоже сформировано под влиянием этой категории.

Марк упреждает все опасные вопросы о продолжительности кризиса, апеллируя к божественному отсчету времени, и, более того, полностью отвергает их замечанием, что нельзя знать, как скоро кризис разрешится, и призывом молиться и бодрствовать, поскольку час может наступить в любой момент.

4. Призыв к бдительности.

Но в том же поколении, считает Марк, в котором он живет и пишет, кризис наступит. Как по изменениям на смоковнице можно понять, что скоро наступит лето, так и ученики, видя все это, должны быть уверены, что конец близок. Но это поколение не пройдет, пока все это не произойдет. Это так же несомненно, как то, что слово Господне твердо и основательно. Но о том дне и часе никто ничего не знает, даже ангелы на небе, кроме Отца. Бодрствуйте и молитесь! Вы не знаете, когда наступит это время. Это подобно тому, как хозяин, уходя, оставляет дом свой и передает власть свою слугам своим, и говорит каждому свое дело, а привратнику — смотреть. Итак, бодрствуйте! Не знаете, когда придет хозяин дома, чтобы, придя, не застать вас спящими.