Шрифт:
Закладка:
Сначала их стеснялись, потом стесняться перестали. О, эти незабываемые утра в нашем репатриантском лагере, эти розовые дымки из труб бараков, синева неба, белизна снегов и оживление на единственной улице — кто-то идет в сторону сортиров, кто-то идет оттуда. По дороге раскланиваются: «Доброе утро!» — «Здравствуйте!» Или с легкой насмешкой: «Здравия желаю!» У некоторых в руке горшок. Этими «некоторыми» были в основном немолодые мужчины, среди них — люди, в Шанхае известные: врач, ювелир, инженер-строитель, юрист — владелец нотариальной конторы, владелец булочной на авеню Жоффр… Приветствуя друг друга, приподнимали меховые шапки, специально купленные перед отъездом, — в шанхайском климате подобные головные уборы не требовались. Шапка приподнималась левой рукой, правая — занята горшком. Одни шли опорожнять посуду, другие возвращались с опорожненной. Дам с горшками не припомню. Мужья рыцарски освободили своих жен от этой повинности…
Затем улица пустела. Население, как-то умывшись, завтракало. На одном из бараков вывеска: «Столовая». Внутри вместо нар — длинный стол и стулья, на плите — огромный бак, утром в нем кипятилась жидкость под названием «кофе», позже — жидкость под названием «суп». На столах — тарелки с накромсанным хлебом. Утром столовая почти пустовала. Желающих пить казенный «кофе» было немного. Все репатрианты, за исключением совсем неимущих, привезли с собою консервы, бисквиты, шоколад, пачки чая и растворимый кофе. Забегали в столовую лишь за хлебом, за сыроватым, плохо пропеченным серым хлебом, удивляясь его вкусу. Старики помнили, а молодые знали по рассказам, что русский хлеб славился на весь мир…
В середине дня народу было больше, жидкость с плавающими в ней листками капусты и на второе — безвкусная каша, не помню, из какой крупы, — это, как-никак, горячее питание. К тому же наше пребывание в Находке затянулось, запасы привезенной еды подходили к концу. Уполномоченный разрешил нам бегать на рынок, где можно было купить замерзшее молоко в кусках, варенец, бублики, иногда масло… А деньги мы брали откуда? Очень просто: продавали на том же рынке свои носильные вещи. Рынок был от нас довольно далеко, километра 2 или 3?.. Нет, не вспомню. Единственное место, где мы общались с местным населением. Где оно проживало, это население? Где-то поселок должен был быть, но я в глаза этого поселка не видела… 30 декабря нам объявили, что завтра наконец подадут вагоны и мы покинем опостылевшую Находку и в дорогу получим «сухой паек». Откуда-то было известно, что, кроме селедки и сухарей, ничего в этом пайке не будет, и мы с Юрой и еще несколько человек побежали на рынок продать то, без чего можно обойтись, и купить еды в дорогу. Но «без чего можно обойтись» было уже раньше продано, я решила расстаться с парой вполне приличных туфель, Юра — с двумя рубашками, хотел еще и свитер продать, но и без свитера вырученных денег нам должно было хватить надолго, местные жители нас обступили, сами выкрикивали цены, которые готовы дать, вещи просто рвали у нас из рук, мы были потрясены этим энтузиазмом, этим успехом, неожиданно большой суммой, нами полученной, радовались, веселились, пока не выяснилось, что на нашу крупную сумму купить почти ничего нельзя, все неслыханно вздорожало… Шли первые дни действия сталинской денежной реформы, о чем мы не ведали, а Уполномоченный забыл нас предупредить. Спохватившись, пытался нас удержать, послав на рынок гонца, тот прибежал, но уже было поздно…
А в бараке с вывеской «Штаб репатриантов» вместо нар — огромный письменный стол с ящиками, стулья и навсегда застывшее облако табачного дыма — заседавший за большим столом Уполномоченный беспрестанно курил. Курили и посетители. Не курил лишь Силин, тоже ежедневно принимавший репатриантов с их жалобами и вопросами. Всегда бодр, вежлив, улыбчив, подбодрял, утешал. Почему мы тут застряли? Капризы погоды, снежные заносы, движение поездов затруднено. Говорят, мы отсюда в теплушках поедем, неужели правда? Не совсем. Старики, матери с малолетними детьми, беременные и хворые будут отправлены обычными вагонами. Увы. Страна с ее послевоенными трудностями всем такую возможность предоставить не может. Упоминание «послевоенных трудностей» нужное действие оказывало — люди вздыхали и смиренно замолкали. Однако не все. Были и такие, кто не смирялся. Помню одного сравнительно молодого человека, кричавшего:
— Значит, выходит так: жена с ребенком и тещей едут от меня отдельно? А ведь я им в дороге буду нужен, как они без меня? Мы же не просили бесплатно, мы хотели заплатить!
На это Силин (который тоже хотел заплатить!) лишь с грустной улыбкой развел руками, а Уполномоченный стал разъяснять, что наше гуманное правительство взяло на себя все расходы по отправке репатриантов, за что следует быть благодарными, и никаких исключений тут быть не должно. Судя по терпеливому тону, каким говорят с малоразвитыми, было ясно, что этими разъяснениями Уполномоченному приходилось заниматься не однажды. Этот маленький, юркий, чернявый человек в неизменной стеганке, в сдвинутой на затылок шапке-ушанке, впервые в жизни, полагаю, столкнулся с людьми «оттуда». Вчерашние эмигранты, вчерашние враги! В годы войны проявили патриотические чувства, запросились на родину, приказано — встретить, разместить, накормить, отправить в глубь страны. Ответственнейшее задание! Огромное доверие было оказано Уполномоченному — ведь и шпионы могли просочиться в порт Находка под маской патриотов… Убеждена, что первая, прибывшая еще в августе, группа поразила Уполномоченного. Он никак не ждал увидеть прилично одетых, благополучного вида людей, с хорошими чемоданами и большими ящиками тяжелого багажа, — некоторые приезжие мебель с собой везли и даже — рояли! Куда багаж? На берег, под открытое небо, складов тут не приготовлено. Куда людей? В бараки, другого жилья тут нет. Я не думаю, что Уполномоченный испытывал злорадство, наблюдая за вселением приезжих и слыша, как рыдают некоторые из вселяемых женщин. Быть может, звонил начальству: дескать, приезжие недовольны. А ему в ответ: «Обойдутся! Проводите воспитательную работу!»
Он не был дурным человеком, наш Уполномоченный. Передал мне записку от братьев Лундстрем, проехавших Находку осенью, в составе третьей группы: «Едем в Казань. Просись туда же!» То, что я эту записку получила, тогда мне казалось совершенно естественным. А теперь, спустя много лет, понимаю: взяв на себя это посредничество, Уполномоченный проявил незаурядную смелость. А вдруг в его руках была шифровка, которой пытались обменяться шпионы? Куда проще, куда безопаснее было уничтожить записку. Но он ее передал!
И сразу согласился пустить меня в Казань. В своей
