ты _п_о_д_л_и_н_н_а_я_ — для делания высшей силой творческой в человеке — для творчества искусством, образами — как бы «из ничего», — подобие Божией Силы, — «из ничего» — «да будет!» Играет сердце, ты живешь во мне, и ты думаешь сейчас обо мне, — ликует сердце! Олюша моя здоровеет, находит себя! она радуется жизни, весне, цветам, травке, ветерку, облакам… — всему-всему… — в нее вливается Господня благодать жизни… — о, как я счастлив, что Оля моя хоть немного радостней стала… нет, ты радостна _в_с_я, и от этого приливают силы. Но береги себя, не пересиливай, ешь, зелени больше ешь, витаминься, жуй зеленую кровь растений, салаты, лэтю… — все это _н_у_ж_н_о_ и для творческих актов всякого порядка! Не думай, что ты меня мучила, — все забыто, и ты — ты! — ни в чем не виновата, — не ты это — болезнь твоя это. Теперь моя Ольгушка — пай-пай. Опять со мной… Твой Ваня. Ты — флер-д'оранжик мой, чудесный цветок!

Ваня. Твой.

Ну, хоть призрачного, выдуманного — люби! Не могу, не смею обманывать себя.

187

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

7. V.42

Ванюша, родной мой… Давно нет от тебя ничего. Последнее письмо получила 4-го, — оно от 27-го. Я томлюсь, т. к. боюсь, что ты тоскуешь от моих гадких писем. Хочется верить, что ты и «хорошие» мои уже получил. Я бегаю к почтальону, но и боюсь, боюсь, что ты страдаешь! Господи, Ванечка, я так браню себя, гадкую, что не умею тебя беречь! А только этого ведь и хочу. Веришь? Ваня, Ваня, сколько надо мне с тобой всего обсудить! Сколько вопросов у меня к тебе, еще… с 1939 года?

Никогда не решусь все изложить на бумаге. И столько необходимо знать. Иногда мне остро кажется, что так, не разрешив всего, невозможно жить. У меня много вопросов о себе лично, о жизни вообще и т. д. Ах, если бы я тебя смогла увидеть! Ах, почему, почему, мы не раньше встретились!?

Если бы мы были так же знакомы, как, хотя бы, с И. А.?! Тогда бы я подошла конечно к тебе в 1936 г. и ты м. б. меня «у_в_и_д_е_л». Мне невыносима разлука с тобой! Пойми же, наконец! И в то же время, я кляну себя, что пишу так, м. б. это тебе в обузу — это мое настойчивое желание встречи? Но, умоляю, брось всю чушь, которую ты мне писал о свидании нашем! Ты — неужели ты все еще не знаешь (?), — жизнь моя! Ну, не буду, не буду, — я знаю, мы дергаем друг друга этим!

Но Ванюша, родной мой, знай ты, что не одинок ты, что я и днем, и ночью с тобой. Я также мечусь одна в жизни, одна, как и ты один! Я буду искать тебя, близости твоей в… искусстве. Если не могу увидеть тебя в яви! Ужасно это! В молитве ты со мной! Но я плохо могу молиться. Суета… Дела дома масса…

Ты знаешь как это бывает: все берегут, все хотят, чтобы я _н_и_ч_е_г_о_ не делала, но я вижу, что это невозможно. И, когда мама сердится на неопытную девушку-прислугу, то я чувствую, что я должна встать у руля. Девчонка не виновата, — она прямо «от сохи», чего с нее взять? Ну, да я теперь молодцом! Не могу больше писать о здоровье, о себе… так скучно.

Я здорова! Ванёк, не беспокойся! Селюкрин дает силы. Ваня, если любишь, если веришь, если хочешь со мной быть, то постарайся (только вправду!) приехать! Ваня, брось глупости! Умоляю! Ты все еще меня не знаешь?! Посмотри, как я забыла всякую гордость! Как молю тебя! Катичка из «Няни», пожалуй, так бы не стала? Могла бы и я тебя иначе звать. Истомить, истерзать… всем. Но не могу я тебя так. Я тебе так открыта. Можно ли проще?!

Ты все знаешь. Я не мучаю тебя ни ревностью, ни кокетством, ни всем тем, которому даже и имени-то не найду, но чего многое-множество у каждой женщины. Ванечка, я просто, любя, безгранично любя, зову тебя! Ну, не буду! Как хочешь! М. б. и вообще это тщетно, — м. б. не дают пропусков. Мне не дадут, как женщине. Попытайся ты! Ты такой известный! Есть же люди с влиянием! Я уверена! Ваня, ты отдохнешь здесь. Я буду все время с тобой. Мы гулять будем много. Я найду красивые места, с лесом, как у нас! Я буду баловать тебя, будто твоя маленькая «хозяйка»… Ах, Ваня!

Яблони цветут сейчас, хотя еще не все. Ранние только. Я еду завтра (если здорова буду) к Фасе. Ее муж в Берлине. В воскресенье хочу в церковь, в Amsterdam722.

Однажды в месяц служат там. Ваня, а ты забыл небось, что в 11 ч. вечера я говорю «покойной ночи!»?

Ванюша мой! Я так хочу тебя увидеть! Не глазеть, а душой всего _о_б_н_я_т_ь… Все в тебе увидеть! Все сказать тебе, все спросить, все узнать! Ты же для меня Вечное Начало! Ты не понимаешь все еще, кто ты мне! Ты выше всего земного! Потому-то и могу я еще переносить внешнюю разлуку. Ибо: ты так весь во мне, что я иногда тебя как живого чую. Ну, дай, хоть разок, увидеться! А что потом?! Не знаю, не спрашиваю… Не могу… Вся моя жизнь горестная разбитая какая-то! И кому нужна я? И во всем виной я сама. Я не ропщу ни на что. Все приемлю от Господа. Но молю: «Дай увидеться мне с Ваней!» Ах, Ваня, подумай ты обо мне, о всей жизни моей… что у меня есть! И многого ты не знаешь еще. Сложно жить, сложно общаться с жизнью и людьми. Я будто вне жизни… Помимо меня идет она… У Фаси вроде этого. Но Фася обо мне ничего не знает. Никто ничего не знает. Трудно одной все сносить. И нет ответа… И это чувство тогда зимой, что будто щепочкой несусь в потоке бурливом и вот-вот… разобьюсь! Это — иногда приходит снова, именно с выздоровлением, хоть и не так ярко. Я не хозяин самой себе. Не чувствую себя такой. И еще слабость эта после болезни. И тебя мучаю. И уходят дни и годы! О, если бы домой можно было! Я так от сего устала!

В тебе я нашла бы все счастье, все, все!

О, Ванечка, приедь же! Я ничего не прошу у тебя, как только: «приедь!» Я не осложню тебе ничем твоей жизни. Не буду проситься с тобой, я