не наживается. Никто, связанный с герром Фосснером, не считал его честным. Однако в качестве вора он настолько всех устраивал, что о нем горевали с нежностью, почти с любовью даже те, кого он больше всего обобрал. Долли Лонгстафф пострадал сильнее других членов клуба, но Долли говорил, что без герра Фосснера в Лондоне незачем стало жить. Через неделю «Медвежий садок» рухнул, как рухнула бы на время Германия, исчезни из нее великий соотечественник герра Фосснера, но как Германия стремилась бы жить даже без Бисмарка, так и клуб прилагал усилия, чтобы не закрыться совсем. Впрочем, здесь параллель заканчивается. Германия, без сомнения, оправилась бы от удара, «Медвежий садок» так и не сумел вернуться к жизни. Поначалу предлагали назначить трех попечителей, которые оплатят долги герра Фосснера, займут еще денег и удовлетворят домовладельца, уже спрашивавшего про арендную плату. На общем триумфальном собрании клуба все члены единогласно одобрили этот план. Сперва думали даже, что за попечительские места выйдет спор. Клуб был так популярен, должность предлагалась такая почетная, что A, B и C могут огорчиться, если эту привилегию отдадут D, E и F. На упомянутом собрании назвали одно-два имени, но окончательный выбор отложили до приватного обсуждения именно с желанием никого не обидеть, а не из опасений, что подходящих людей не найдется. Однако даже ведущие члены «Медвежьего садка» побоялись принять на себя такую честь и ответственность. Лорд Ниддердейл сразу объявил, что не будет иметь с этим никакого дела, и честно сослался на безденежье. Бошем Боклерк считал, что недостаточно часто бывает в клубе. Мистер Луптон сознался, что он человек совершенно не деловой. Лорд Грасслок отговорился тем, что отец ему не позволит. Клуб был уверен, что уж Долли-то станет попечителем. Разве его финансовые дела не должны вот-вот уладиться? И разве он не славен бесстрашием во всем, что касается денег? Вопреки всем ожиданиям, Долли отказался. «Я поговорил со Скеркумом, – заявил он комитету, – и тот не желает об этом слышать. Скеркум навел справки и думает, клуб очень ненадежен». Когда один из членов комитета отпустил по адресу мистера Скеркума нелестное замечание – выразил мнение, что Скеркум может отправляться к инфернальным божествам, – Долли ответил ему с большой горячностью. «Говорите что угодно, Грасслок, но, если бы вы знали, как хорошо, когда человек не дает тебе оступиться и при этом не читает тебе нотаций, вы бы не презирали Скеркума. Я пытался справиться сам, и у меня ничего не выходило. Скеркум – мой вожатай, и я намерен за него держаться». Так великий план рухнул, хотя Скеркум и сказал, что затруднения можно разрешить, если выбрать трех порядочных джентльменов, которым нечего терять. Долли предложил кандидатуру Майлза Грендолла. Члены комитета покачали головой. Никто не верил, что три Майлза Грендолла восстановят клуб.

Затем грянуло страшное известие. Клуб придется закрыть.

– Какая жалость, – сказал Ниддердейл. – Нигде так хорошо не было.

– Кури где хочешь! – воскликнул Долли.

– Сиди хоть до утра! – подхватил Грасслок. – И никаких тебе старых дуралеев, которые протирают ковры и ни за что не платят.

– Никаких приличий, никаких дурацких правил! Вот что мне нравилось, – сказал Ниддердейл.

– Старая история, – заметил мистер Луптон. – Пусти человека в рай, он превратит его известно во что. Вот и вы так.

– Вот что нам надо сделать, – сказал Долли, вдохновленный собственным успехом со Скеркумом. – Надо найти кого-нибудь вроде Фосснера, и пусть он скажет, сколько хочет красть сверх условленной платы. Потом собрать деньги по подписке. Думаю, должно получиться. Скеркум, я уверен, найдет нам такого малого.

Однако мистер Луптон считал, что новый Фосснер, если задать ему подобный вопрос, может не сразу оценить масштабы своей алчности.

Однажды, еще до свадьбы Уитстейбла, когда стало понятно, что двенадцатого августа клуб закроется, если кого-нибудь не осенит боговдохновенная идея, как его спасти, Ниддердейл, Грасслок и Долли болтались в вестибюле и на лестнице, прихлебывая дообеденный херес с горькой настойкой, и тут в дверь неуверенно вошел сэр Феликс Карбери. Он почти излечился от ран, хотя все еще ходил с пластырем на верхней губе и не научился смотреть и говорить так, будто у него не выбиты два передних зуба. О событиях в «Медвежьем садке» после бегства Фосснера он почти не слышал и в клубе не показывался уже месяц. То, как его поколотили, бурно обсуждали дня три-четыре, но с тех пор о нем фактически позабыли. Он еле-еле собрался с духом вернуться в клуб, но твердо решил говорить со старыми друзьями так, будто ничего не произошло. У него по-прежнему были деньги заплатить за обед и сыграть роббер в вист. Если удача от него отвернется, возможно, он сумеет обойтись распиской – как прежде делали другие, к огромной его невыгоде.

– Клянусь Богом, это Карбери! – воскликнул Долли.

Лорд Грасслок присвистнул, повернулся спиной и ушел по лестнице, однако Ниддердейл и Долли разрешили чужаку пожать им руки.

– Я думал, вы уехали из Лондона, – сказал Ниддердейл. – Не видел вас уже сто лет.

– Я уезжал, – соврал Феликс, – в Суффолк. Но я вернулся. Как здесь идут дела?

– Никак не идут, – ответил Долли.

– Все рухнуло, – добавил Ниддердейл. – Нам всем придется заплатить – не знаю сколько.

– Фосснера поймали? – спросил баронет.

– Поймали! – вскричал Долли. – Нет, но он нас поймал. Не знаю, думал ли кто-нибудь ловить Фосснера. Мы окончательно закрываемся в следующий понедельник, мебель уйдет с аукциона. Флэтфлис говорит, она принадлежит ему по чему-то, что он называет купчей. Судя по всему, теперь все, что кто-либо считал своим, принадлежит Флэтфлису. Он вечно сюда шастает, и ключи от погреба у него.

– Что совершенно не важно, – сказал Ниддердейл, – поскольку вина там Фосснер не оставил.

– Он забрал почти все вилки и ложки, оставил только немного из милости.

– Полагаю, тут еще можно пообедать?

– Да. Сегодня. Может быть, еще и завтра.

– Тут хоть играют? – в отчаянии спросил Феликс.

– Я не видел карт уже недели две, – ответил Долли. – Играть некому. Все развалилось к чертям собачьим. Была, знаете ли, та история с Мельмоттом. Хотя, наверное, про нее вы и сами знаете.

– Конечно, я знаю, что он отравился.

– Разумеется, это сказалось, – продолжал Долли. – Хотя почему люди не играют в карты из-за того, что кто-то отравился, я понять не могу. В феврале в тот единственный день, когда я выбрался на охоту, все отменили, потому что какой-то старый хрыч приказал долго жить. Чем бы ему повредило, если бы мы поохотились? Чушь несусветная.

– Мельмотт умер ужасной смертью, – напомнил Ниддердейл.

– А сидеть тут без всяких развлечений еще ужаснее. А