– Не буду я устраивать им завтрак – вот и вся недолга.

Упершись в одной несущественной мелочи, он уступил в главном. Праздничные столы решили накрыть в «Голове короля», и, хотя никто не вспомнил такого прецедента, все знали, что счета оплатит жених. Мистер Рагглз отказался выплатить обещанные ранее пятьсот фунтов – он вбил себе в голову, что Руби лишила себя права на приданое бегством с Овечьего Акра. Когда ему напомнили, что он чуть не выдрал внучке волосы, так что ей естественно было взбунтоваться, старик не стал возражать, только намекнул, что Руби сама виновата, раз не пожелала заслужить приданое на его условиях. С какой стати он ни за что ни про что отдаст пятьсот фунтов девчонке, которая такая же Питкин, как и Рагглз? Однако за тогдашнее обращение с Руби он наконец согласился завещать эти деньги Джону Крамбу. По мнению и адвоката, и Джо Миксета, это было все равно что подарок, поскольку, как все знали, старик последнее время все больше налегал на разбавленный джин. Более того, старика уговорили пустить миссис Питкин и Руби на ферму – они должны были провести там ночь перед свадьбой. Этой чрезвычайно важной уступки добилась матушка Джо Миксета, весьма респектабельная пожилая дама, которая приехала в гостиничной коляске, облаченная в лучшее черное шелковое платье и огромный чепец. Именно от нее сын унаследовал свое красноречие. Она так застыдила фермера Рагглза, что тот наконец сдался, – правда, не раньше, чем миссис Миксет пообещала прислать чаю, белого сахара и коробку печенья, дабы угощать миссис Питкин. Для миссис Хартл сняли комнаты в «Голове короля», рассудив, что такую важную даму негоже отправлять на ферму Овечьего Акра.

В день накануне свадьбы одна забота на миг омрачила чело счастливого жениха. Руби потребовала, чтобы Джо Миксет никаким боком не участвовал в свадьбе, и Джон Крамб галантно согласился – если считать молчание знаком согласия. Однако он чувствовал, что не сможет ответить на вопросы священника без помощи друга, хоть и пытался разучить все положенные слова.

– Можешь подойти сзади, Джо, как будто я ничего не вижу, – предложил Крамб.

– Не говори обо мне, и она, ручаюсь, ничего не скажет. Ты ж не будешь поддаваться на каждую ее блажь, а, Джон?

Джон молча покачал головой и потер белый от муки лоб.

– Ей просто была охота хоть что-нибудь сказать по-своему. Чего я ей плохого сделал?

– Ты никогда не лез к ней… целоваться, а, Джо?

– Ну ты выдумаешь! На такое бы она не обозлилась. Это все потому, что я встал и говорил за тебя на Овечьем Акре, когда у нее душа лежала к другому. Не обращай внимания. Не сбежит же она из церкви оттого, что Джо Миксет здесь. Спорю на галлон пива, старина, полгода не пройдет, как мы с ней будем лучшими друзьями.

– Ну уж нет, Джо, не ты будешь ее лучшим другом, иначе я с этим разберусь.

Впрочем, в большом сердце Джона Крамба не было места ревности, и он наконец согласился, что Джо Миксет будет его шафером. С Руби он пообещал все уладить после церемонии.

Джон встретил дам на вокзале и приветствовал миссис Хартл и миссис Питкин с необычным для себя красноречием. Руби он ничего не сказал, но с восторгом смотрел на нее в новой шляпке и новом платье. «Ну разве она не красотка?» – громко спросил он у миссис Хартл, к большому удовольствию половины Бенгея, сопровождавшей его на станцию. Руби, услышав такую хвалу, скорчила недовольную гримаску и, повернувшись к тетке, шепнула так, что ее слышали только в ближайшем ярде-двух: «Он такой дурак!» Затем Джон на омнибусе доставил миссис Хартл в гостиницу, а после сам отвез миссис Питкин и Руби на Овечий Акр. Все это он совершил в заказанном к свадьбе зеленом сюртуке с медными пуговицами.

– Так ты вернулась, Руби, – сказал старик.

– Тебе не долго придется меня терпеть, дедушка.

– Оно и к лучшему. Так это миссис Питкин?

– Да, мистер Рагглз, это моя фамилия.

– Слышал я вашу фамилию и никогда не хотел услышать ее снова. Но говорят, вы были так добры к девчонке, будто она нарочно за этим удрала.

– Неправда, дедушка, – с жаром возразила Руби.

Фермер не стал спорить, и Руби позволили отвести тетушку в спальню, где им предстояло вместе провести ночь.

– Ну скажи же, тетя Питкин, ведь правда с таким стариком невозможно жить? – начала Руби.

– Но, Руби, ты могла уйти от него к молодому человеку, если бы захотела.

– Ты про Джона Крамба?

– Конечно, я про Джона Крамба, Руби.

– Хрен редьки не слаще. Один только и знает, что браниться, другой вообще слова не вымолвит.

– Ах, Руби, Руби, – самым строгим и убедительным тоном ответила миссис Питкин. – Надеюсь, ты узнаешь, что любящее сердце лучше бойкого языка. Особенно когда не надо думать о куске хлеба.

На следующий день в Бенгее весело звонили церковные колокола и половина жителей пришла смотреть, как женится Джон Крамб. Он сам съездил на ферму за невестой и миссис Питкин, выразив мнение, что никакой наемный возница не довезет их так же безопасно, как он сам. В том, чтобы исполнить такую службу перед собственной свадьбой, Джон ничего унизительного не видел. Он улыбался и кивал каждому встречному и поперечному, а при виде близких знакомых указывал кнутом на Руби, словно говоря: «Видишь, я ее все-таки заполучил!» Бедняжка Руби, очень страдавшая от такого обхождения, выпрыгнула бы из коляски, если бы могла, но теперь от Джона Крамба было не вырваться.

– Чего тебе не так? – спросила миссис Питкин, когда они в гостинице поправляли шляпки перед тем, как идти в церковь. – Ох и злишь же ты меня! Так и хочется отвесить тебе оплеуху. Разве он тебя не любит? Разве у него не собственный дом? Разве он живет не в достатке? Манеры! Какие манеры? Ничего не вижу дурного в его манерах. Он честно говорит, что думает, и это я называю лучшими манерами.

К тому времени, как они вошли в церковь, Руби настолько присмирела от всего происходящего, что даже не заметила Джо Миксета, который стоял, ничуть не таясь, с роскошной бутоньеркой в петлице. В данном случае у нее не было причин жаловаться на немногословие жениха. Сама она еле находила силы отвечать так, чтобы священник узнал знакомые слова, зато Джона Крамба слышали по всей церкви. «Я, Джон… беру тебя, Руби… в законные жены…