я остро почувствовал, что весь тамошний шум – не для меня.

До чего же я был рад увидеть Йо и малыша – и твою квартиру, которая и вправду лучше той, другой.

Желаю вам удачи и здоровья, надеюсь вскоре увидеться с вами, крепко жму руку.

Винсент

875. Br. 1990: 879, CL: 637. Тео Ван Гогу и Йо Ван Гог-Бонгер. Овер-сюр-Уаз, воскресенье, 25 мая 1890

Дорогой Тео, дорогая Йо,

спасибо за твое письмо[344], которое я получил этим утром, и за пятьдесят франков, которые были в нем.

Сегодня я снова виделся с доктором Гаше и буду писать у него во вторник утром, затем пообедаю с ним, после чего он придет посмотреть на мои картины. Он кажется мне весьма рассудительным, но так же разочарован в своем ремесле сельского врача, как я – в живописи. И я сказал ему, что с радостью поменялся бы с ним ремеслом. Словом, я охотно верю, что мы с ним в конце концов подружимся. Кроме того, он сказал мне, что, если меланхолия или другая напасть станет слишком острой, непереносимой, он может сделать что-нибудь для облегчения моего состояния и что следует, не смущаясь, быть откровенным с ним. Час, когда мне понадобится его помощь, конечно, может настать, но вплоть до сегодняшнего дня все идет хорошо. А может, будет еще лучше: я по-прежнему думаю, что подхватил какую-то южную болезнь и одно возвращение сюда рассеет все это.

Часто, очень часто я думаю о твоем малыше и говорю себе: я хотел бы, чтобы он подрос и мог отправиться в деревню. Вывозить их [детей] туда – вот лучшая воспитательная система. Как я желал бы, чтобы вы с Йо и малышом отдохнули в деревне вместо традиционного путешествия в Голландию. Да, знаю, мать непременно хочет видеть малыша, и это, конечно, причина поехать туда. Однако она все поймет, если для малыша так будет действительно лучше.

Это настолько далеко от Парижа, что чувствуешь себя в настоящей деревне, но все-таки сколько изменений со времен Добиньи! Однако не сказать, что неприятных изменений: много вилл и современных буржуазных домов, очень приветливых, освещенных солнцем, в цветах. Вид всего этого посреди роскошной сельской местности, именно в тот момент, когда новое общество прорастает сквозь старое, не заключает ничего отталкивающего; здесь царит атмосфера процветания. Я вижу, или хочу видеть, в этом спокойствие на манер Пюви де Шаванна: никаких заводов, только прекрасная растительность, в изобилии, ухоженная.

Не скажешь ли, кстати говоря, что за картину купила г-жа Бош? Я должен написать ее брату, чтобы поблагодарить их, и еще я предложу обменять два моих этюда на один от каждого из них.

Прилагаю записку, которую прошу отослать Исааксону.

У меня есть рисунок со старым виноградником, из которого я намерен сделать картину 30-го размера, а также этюд с розовыми каштанами и другой – с белыми каштанами. Но если позволят обстоятельства, я надеюсь поработать над фигурами. Картины смутно возникают у меня перед глазами, чтобы добиться ясности, нужно время, но это понемногу придет. Если бы я не болел, то давно написал бы Бошу и Исааксону. Мой чемодан еще не прибыл, что раздражает меня; этим утром я дал телеграмму.

Заранее благодарю тебя за холсты и бумагу. Вчера и сегодня шел дождь, гремел гром, но это даже приятно – наблюдать такие эффекты. Кровати тоже не прибыли. Но, несмотря на раздражение из-за всего этого, я счастлив, что больше не нахожусь вдали от вас и друзей. Надеюсь, твое здоровье в порядке. Мне, однако, показалось, что у тебя ухудшился аппетит, а врачи говорят, что при нашем темпераменте питаться следует очень плотно. Поэтому ты должен проявить благоразумие в этих делах – и особенно Йо, которая кормит ребенка. По правде говоря, нужно удвоить количество: если вынашиваешь и кормишь ребенка, не страшно и переесть. Иначе все это будет подобно поезду, который медленно движется, даже там, где путь прямой. Хватит времени сбросить обороты, когда путь станет не таким ровным. Мысленно жму руку.

Всегда ваш Винсент

877. Br. 1990: 881, CL: 638. Тео Ван Гогу. Овер-сюр-Уаз, вторник, 3 июня 1890

Дорогой Тео,

уже много дней я хочу написать тебе на свежую голову, но работа поглотила меня. Утром пришло твое письмо; спасибо за него и за купюру в 50 фр., которая была в нем. Да, я считаю, что по многим причинам нам стоит собраться здесь всем вместе, когда ты будешь в отпуске, – на неделю, если больше не получится. Я часто думаю о тебе, о Йо и о малыше и вижу, что здесь дети дышат здоровым, свежим воздухом и выглядят хорошо. И однако, даже здесь растить их довольно нелегко, а стараться уберечь их в Париже, на четвертом этаже – разве это не бывает порой ужасно? Но в конце концов, следует принимать вещи такими, каковы они есть. По словам г-на Гаше, отец и мать, разумеется, должны хорошо питаться, он говорит, что нужно пить пиво, по 2 литра каждый день – в таком вот количестве. Ты, конечно, будешь рад ближе познакомиться с ним: он уже рассчитывает, что вы все приедете, и говорит об этом всякий раз, как мы видимся. Конечно, он кажется мне таким же больным и отупевшим, как ты и я, он старше нас и несколько лет назад потерял жену, но он в высшей степени врач, которого поддерживают его ремесло и его вера. Мы уже сильно сдружились, и волей случая он знает о Брюйа из Монпелье, которому отводит, как и я, важное место в истории современного искусства. Я работаю над его портретом: [далее следует рисунок с иллюстрации на с. 943].

Белая фуражка на голове с очень белокурыми, очень светлыми волосами, руки тоже светлых тонов, синий фрак, кобальтово-синий фон; он опирается на красный стол, где лежит желтая книга и стоит наперстянка с пурпурными цветками. Он выполнен в том же духе, что и мой автопортрет, который я захватил, уезжая сюда.

Г-н Гаше – совершенный фанатик этого портрета и хочет, чтобы я написал один и для него, если смогу, совершенно так же, чего желаю и я. Теперь он наконец-то понял последний портрет арлезианки, который есть у тебя в розовых тонах, – приходя посмотреть на этюды, он все время возвращается к этим двум портретам и полностью принимает их, полностью, такими, каковы они есть. Надеюсь вскоре выслать тебе его портрет. Затем, я выполнил у него дома два этюда и отдал их ему на прошлой неделе: алоэ с ноготками и кипарисами, а в прошлое воскресенье – белые розы и виноградник, с белой фигурой.

Весьма вероятно, я напишу также портрет его 19-летней дочери, с которой, как мне представляется, Йо подружится очень быстро.

Я предвкушаю, как буду писать ваши портреты на свежем воздухе: твой, Йо и малыша.

По части мастерской я пока не нашел ничего интересного, и, однако, придется снять комнату для хранения картин – тех, которыми уже забита твоя квартира, и тех, которые сейчас у Танги. Ибо они требуют больших переделок. Но я, в конце концов, живу сегодняшним днем – погода просто прекрасная. Со здоровьем все хорошо, я ложусь в 9 часов, но встаю чаще всего в 5 ч.

Надеюсь, нам будет приятно собраться вместе после долгой разлуки. Еще я надеюсь, что и дальше буду работать кистью куда более уверенно, чем до приезда в Арль. Г-н Гаше говорит, что находит повторение этого очень маловероятным и что все идет превосходно. Но он также горько жалуется на положение дел в деревнях: стоит там появиться хоть одному иностранцу, как жизнь становится ужасно дорогой. Он удивляется, что мои хозяева сдают мне комнату и кормят меня за такие деньги и что по сравнению с другими приезжими, которых он знает, мне очень повезло. Если вы с Йо и малышом приедете, разумнее всего будет поселиться в этой же гостинице. Сейчас нас не удерживает здесь ничто, совсем ничто, не считая Гаше, – но он, насколько я предполагаю, всегда будет нашим другом. Чувствую, что у него дома мне будет работаться неплохо и он по-прежнему станет приглашать меня к обеду по воскресеньям или понедельникам.

Но пока что, хотя работать там приятно, обедать и завтракать там – мучение для меня: этот милейший человек