До чего же я был рад увидеть Йо и малыша – и твою квартиру, которая и вправду лучше той, другой.

Желаю вам удачи и здоровья, надеюсь вскоре увидеться с вами, крепко жму руку.

875. Br. 1990: 879, CL: 637. Тео Ван Гогу и Йо Ван Гог-Бонгер. Овер-сюр-Уаз, воскресенье, 25 мая 1890

Дорогой Тео, дорогая Йо,

спасибо за твое письмо[344], которое я получил этим утром, и за пятьдесят франков, которые были в нем.

Сегодня я снова виделся с доктором Гаше и буду писать у него во вторник утром, затем пообедаю с ним, после чего он придет посмотреть на мои картины. Он кажется мне весьма рассудительным, но так же разочарован в своем ремесле сельского врача, как я – в живописи. И я сказал ему, что с радостью поменялся бы с ним ремеслом. Словом, я охотно верю, что мы с ним в конце концов подружимся. Кроме того, он сказал мне, что, если меланхолия или другая напасть станет слишком острой, непереносимой, он может сделать что-нибудь для облегчения моего состояния и что следует, не смущаясь, быть откровенным с ним. Час, когда мне понадобится его помощь, конечно, может настать, но вплоть до сегодняшнего дня все идет хорошо. А может, будет еще лучше: я по-прежнему думаю, что подхватил какую-то южную болезнь и одно возвращение сюда рассеет все это.

Часто, очень часто я думаю о твоем малыше и говорю себе: я хотел бы, чтобы он подрос и мог отправиться в деревню. Вывозить их [детей] туда – вот лучшая воспитательная система. Как я желал бы, чтобы вы с Йо и малышом отдохнули в деревне вместо традиционного путешествия в Голландию. Да, знаю, мать непременно хочет видеть малыша, и это, конечно, причина поехать туда. Однако она все поймет, если для малыша так будет действительно лучше.

Это настолько далеко от Парижа, что чувствуешь себя в настоящей деревне, но все-таки сколько изменений со времен Добиньи! Однако не сказать, что неприятных изменений: много вилл и современных буржуазных домов, очень приветливых, освещенных солнцем, в цветах. Вид всего этого посреди роскошной сельской местности, именно в тот момент, когда новое общество прорастает сквозь старое, не заключает ничего отталкивающего; здесь царит атмосфера процветания. Я вижу, или хочу видеть, в этом спокойствие на манер Пюви де Шаванна: никаких заводов, только прекрасная растительность, в изобилии, ухоженная.

Не скажешь ли, кстати говоря, что за картину купила г-жа Бош? Я должен написать ее брату, чтобы поблагодарить их, и еще я предложу обменять два моих этюда на один от каждого из них.

Прилагаю записку, которую прошу отослать Исааксону.

У меня есть рисунок со старым виноградником, из которого я намерен сделать картину 30-го размера, а также этюд с розовыми каштанами и другой – с белыми каштанами. Но если позволят обстоятельства, я надеюсь поработать над фигурами. Картины смутно возникают у меня перед глазами, чтобы добиться ясности, нужно время, но это понемногу придет. Если бы я не болел, то давно написал бы Бошу и Исааксону. Мой чемодан еще не прибыл, что раздражает меня; этим утром я дал телеграмму.

Заранее благодарю тебя за холсты и бумагу. Вчера и сегодня шел дождь, гремел гром, но это даже приятно – наблюдать такие эффекты. Кровати тоже не прибыли. Но, несмотря на раздражение из-за всего этого, я счастлив, что больше не нахожусь вдали от вас и друзей. Надеюсь, твое здоровье в порядке. Мне, однако, показалось, что у тебя ухудшился аппетит, а врачи говорят, что при нашем темпераменте питаться следует очень плотно. Поэтому ты должен проявить благоразумие в этих делах – и особенно Йо, которая кормит ребенка. По правде говоря, нужно удвоить количество: если вынашиваешь и кормишь ребенка, не страшно и переесть. Иначе все это будет подобно поезду, который медленно движется, даже там, где путь прямой. Хватит времени сбросить обороты, когда путь станет не таким ровным. Мысленно жму руку.

877. Br. 1990: 881, CL: 638. Тео Ван Гогу. Овер-сюр-Уаз, вторник, 3 июня 1890

Дорогой Тео,

уже много дней я хочу написать тебе на свежую голову, но работа поглотила меня. Утром пришло твое письмо; спасибо за него и за купюру в 50 фр., которая была в нем. Да, я считаю, что по многим причинам нам стоит собраться здесь всем вместе, когда ты будешь в отпуске, – на неделю, если больше не получится. Я часто думаю о тебе, о Йо и о малыше и вижу, что здесь дети дышат здоровым, свежим воздухом и выглядят хорошо. И однако, даже здесь растить их довольно нелегко, а стараться уберечь их в Париже, на четвертом этаже – разве это не бывает порой ужасно? Но в конце концов, следует принимать вещи такими, каковы они есть. По словам г-на Гаше, отец и мать, разумеется, должны хорошо питаться, он говорит, что нужно пить пиво, по 2 литра каждый день – в таком вот количестве. Ты, конечно, будешь рад ближе познакомиться с ним: он уже рассчитывает, что вы все приедете, и говорит об этом всякий раз, как мы видимся. Конечно, он кажется мне таким же больным и отупевшим, как ты и я, он старше нас и несколько лет назад потерял жену, но он в высшей степени врач, которого поддерживают его ремесло и его вера. Мы уже сильно сдружились, и волей случая он знает о Брюйа из Монпелье, которому отводит, как и я, важное место в истории современного искусства. Я работаю над его портретом: [далее следует рисунок с иллюстрации на с. 943].

Белая фуражка на голове с очень белокурыми, очень светлыми волосами, руки тоже светлых тонов, синий фрак, кобальтово-синий фон; он опирается на красный стол, где лежит желтая книга и стоит наперстянка с пурпурными цветками. Он выполнен в том же духе, что и мой автопортрет, который я захватил, уезжая сюда.

Г-н Гаше – совершенный фанатик этого портрета и хочет, чтобы я написал один и для него, если смогу, совершенно так же, чего желаю и я. Теперь он наконец-то понял последний портрет арлезианки, который есть у тебя в розовых тонах, – приходя посмотреть на этюды, он все время возвращается к этим двум портретам и полностью принимает их, полностью, такими, каковы они есть. Надеюсь вскоре выслать тебе его портрет. Затем, я выполнил у него дома два этюда и отдал их ему на прошлой неделе: алоэ с ноготками и кипарисами, а в прошлое воскресенье – белые розы и виноградник, с белой фигурой.

Весьма вероятно, я напишу также портрет его 19-летней дочери, с которой, как мне представляется, Йо подружится очень быстро.

Я предвкушаю, как буду писать ваши портреты на свежем воздухе: твой, Йо и малыша.

По части мастерской я пока не нашел ничего интересного, и, однако, придется снять комнату для хранения картин – тех, которыми уже забита твоя квартира, и тех, которые сейчас у Танги. Ибо они требуют больших переделок. Но я, в конце концов, живу сегодняшним днем – погода просто прекрасная. Со здоровьем все хорошо, я ложусь в 9 часов, но встаю чаще всего в 5 ч.

Надеюсь, нам будет приятно собраться вместе после долгой разлуки. Еще я надеюсь, что и дальше буду работать кистью куда более уверенно, чем до приезда в Арль. Г-н Гаше говорит, что находит повторение этого очень маловероятным и что все идет превосходно. Но он также горько жалуется на положение дел в деревнях: стоит там появиться хоть одному иностранцу, как жизнь становится ужасно дорогой. Он удивляется, что мои хозяева сдают мне комнату и кормят меня за такие деньги и что по сравнению с другими приезжими, которых он знает, мне очень повезло. Если вы с Йо и малышом приедете, разумнее всего будет поселиться в этой же гостинице. Сейчас нас не удерживает здесь ничто, совсем ничто, не считая Гаше, – но он, насколько я предполагаю, всегда будет нашим другом. Чувствую, что у него дома мне будет работаться неплохо и он по-прежнему станет приглашать меня к обеду по воскресеньям или понедельникам.

Но пока что, хотя работать там приятно, обедать и завтракать там – мучение для меня: этот милейший человек