Переведя взгляд на серёжку, она ответила:

— Утро доброе. Да почтит вас Господь наш…

Йакуб предложил ей заменить серёжки на браслет, с доплатой разницы в цене. Ахмад воспользовался возможностью, пока они были заняты, чтобы наглядеться на её щёчку. От него не скрылось, что торг о цене и обмене даёт ему шанс вмешаться и уладить все разногласия полюбовно… Может быть, может быть… Но она не дала ему такого шанса, хотя и не знала, что он замышляет. Она вернула серёжку владельцу и окончательно отказалась от обмена, попросив вместо этого починить браслет. Затем она попрощалась с ним и с господином Ахмадом кивком головы, и вышла из лавки!.. Всё это случилось с такой быстротой, в которой даже не было необходимости, как ему казалось. Он заволновался; какие-то вялость и стеснение охватили его. Он лишь обменялся привычными любезностями с Йакубом, допил свой рожковый напиток, а затем извинился за то, что ему пора идти, и вышел.

К сильному стыду своему он вспомнил, что пятничная молитва уже почти закончилась, однако колебался, идти ли ему в мечеть — ему не хватало мужества перейти непосредственно от преследования женщины к молитве в мечети. Разве его легкомысленное поведение не было нарушением омовения? Разве не мешало оно предстать пред лицом Милосердного Творца? С грустью и болью он отказался от молитвы и целый час бесцельно бродил по улицам, затем вернулся домой, снова думая о своём грехе. Хотя голова его — даже в такие чувствительные моменты, полные сожаления, — не отказывалась думать о Занубе! Зайдя тем вечером к Мухаммаду Иффату пораньше, чтобы побыть с ним наедине до того, как соберутся друзья, он сказал:

— Мне нужна от тебя одна услуга, чтобы завтра вечером ты позвал в плавучий дом Зубайду!..

Мухаммад Иффат засмеялся и ответил ему:

— Если ты её хочешь, то к чему все эти виляния и увёртки?! Если бы ты попросил её в первую же ночь, она бы радушно раскрыла тебе свои объятия…

С некоторым смущением Ахмад Абд Аль-Джавад промолвил:

— Я хочу, чтобы ты пригласил её одну..!

— Одну?!.. Ну и эгоист же ты, думаешь только о себе. А как же Аль-Фар и я?!.. Почему бы не сделать эту ночь такой, чтобы потом помнить всю жизнь? Давай позовём Занубу, Джалилу и Зубайду вместе!..

Явно игнорируя его слова, Ахмад Абд Аль-Джавад попросил:

— Занубу!

— Но почему не остальных?!. Это необходимый резерв, к которому обращаются, если есть нужда…

«До чего же мне больно!.. Как могла эта девчонка отвергнуть меня, почему?!»

— Ты ещё не понял моей затеи. На самом деле, я не намерен завтра приходить вообще!..

С изумлением Мухаммад Иффат спросил:

— Ты попросил меня пригласить Зубайду! И говоришь, что завтра не придёшь! Что это за загадки такие?!!

Ахмад громко рассмеялся, пряча своё смущение. Затем он понял, что вынужден сказать, словно в отчаянии:

— Не будь ты ослом. Я попросил тебя пригласить только Зубайду, чтобы Зануба осталась одна в доме!

— Зануба, говоришь, сукин ты сын?!

Тут он дал волю своему смеху и сказал:

— К чему такие хлопоты? Почему ты не попросил её в ту самую, первую ночь в плавучем доме?! Если бы ты поманил её пальцем, она бы полетела к тебе и пристала, словно приклеенная!

Ахмад улыбнулся ничего не значащей улыбкой, несмотря на болезненное чувство негодования. Затем произнёс:

— Выполни то, о чём я попросил. Это всё, чего я желаю…

Покручивая усы, Мухаммад Иффат ответил:

— Слаб тот, кто добивается, и тот, от кого он добивается[66]!

На этот раз самым серьёзным тоном Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:

— И пусть это останется тайной между нами…

9

Посреди непроглядной тьмы в дверь дома на пустынной, безлюдной улице постучали. Было где-то около девяти вечера. Дверь открылась, но открывший её оставался невидимым. И тут послышался голос, от которого сердце стучавшего затрепетало: «Кто там?» Он тихо ответил: «Я», и вошёл без всякого приглашения внутрь. Затем закрыл за собой дверь и очутился лицом к лицу с ней: она стояла на последней ступеньке лестницы, держа в руках светильник и с изумлением разглядывала его, затем пробормотала:

— Это вы!

Он некоторое время так и стоял молча; на губах его играла лёгкая улыбка, говорившая о беспокойстве и волнении. Не встретив с её стороны ни возражений, ни гнева, он приободрился и сказал:

— Это так ты встречаешь старого друга?!

Она повернулась к нему спиной и стала подниматься вверх по лестнице со словами:

— Прошу…

Он молча последовал за ней, делая вывод, что раз она открыла ему дверь сама, то она одна в доме, и что место служанки Джульджуль, умершей пару лет назад, всё ещё вакантно… Он шёл за ней, пока они не вошли в коридор. Она повесила светильник на гвоздь, прибитый к стене рядом с дверью. В гостиную она вошла одна и зажгла большую люстру, висевшую на потолке. Её движения придали ему уверенности в своём выводе. Затем она вышла и сделала ему знак войти. Он вошёл…

Он прошёл в комнату и сел на то место, где привык садиться в прежние времена — на диван, что стоял посредине, — снял феску и положил её на подушку, что делила диван пополам, протянул ноги, и обвёл внимательным взглядом обстановку перед собой… Он помнил это место, как будто только вчера или позавчера покинул его: те же три дивана, те же кресла, тот же персидский ковёр, три тумбочки, инкрустированные перламутром. Всё было таким же, как было!! Помнит ли он, когда сидел здесь в последний раз? Его воспоминания о музыкальном салоне и спальне были более ясными и чёткими, хотя он не мог забыть их первое свидание, состоявшееся у него с Зубайдой в