Шрифт:
Закладка:
Тогда как начало, – эти простые страницы, где так трогательно повествуется об участи бедных подкидышей, детей, часто брошенных буквально среди поля, и лишь благодаря добрым сердцам, вроде Мадлены Бланше, избегающих гибели, – эти страницы полны душевного тепла. Да это и не мудрено, Жорж Санд в течение всей своей жизни в Ногане спасла и воспитала не одного, а многих, многих champis. Морис Кристаль (Germa), в уже упоминавшейся нами раз прелестной своей статье в «Musée des deux Mondes» 1876[801] сообщает, что Жорж Санд всю свою жизнь подбирала, спасала, учила, лечила, выхаживала и ставила на ноги разных champis. Он же говорит, что если много раз в течение всей этой жизни она подвергалась преследованиям, как ее героини, Маленькая Фадетта или Луиза из «Валентины», за отступление от мещанской морали, так именно за ее материнское отношение к несчастным брошенным детям ей на долю однажды выпало и совершенно своеобразное выражение сыновней благодарности со стороны этих самых пасынков судьбы. Когда летом 1848 г., во время пробуждения ярой реакции, жизни и спокойствию Жорж Санд грозила опасность,[802] то эти выведенные ею в люди champis из окрестных сел и деревень устроили вокруг Ногана невидимую охрану и день и ночь стерегли M-me Санд, чтобы оберечь ее от всяких случайностей: внезапных нападений, каких-нибудь западней, изменнически устроенного ареста, и т. д. И она даже и не знала об этом.[803] Такова была благодарность «найденышей»! И, право, эта подлинная история ничуть не менее романтична и интересна, чем история «Франсуа-Найденыша». То, что в ней отсутствует так называемая «любовь», а есть лишь безграничная доброта и гуманность с одной стороны, и, как ответ на нее, безграничная преданность и благодарность с другой – делает ее только еще более прекрасной.
«Маленькая Фадетта» – это своего рода «укрощение строптивой», история укрощения и перевоплощения маленького озлобленного, задорного и огрызающегося зверенка, девочки Фадетты, всей деревней почитаемой за колдунью или чуть ли не за коварного кобольда, в кроткую, любящую и работящую девушку. Конечно, превращение это совершается под влиянием любви – любви Фадетты к одному из близнецов «дяди Барбо» – красивому Ландри, но еще более под влиянием его любви к ней, согревшей и осветившей жалкое существование гонимого всеми чертенка и наполнившей горячей благодарностью ее страдавшее от всеобщей ненависти, полное нежности и теплоты сердечко. Эта простая история, слегка осложняемая ревнивой и болезненной привязанностью другого близнеца, Сильвена, к брату, передана автором с неподражаемой тонкостью. Она дышит благоуханием первой юной любви, а картины сельской жизни, деревенских будней и праздников придают ей удивительную свежесть и реализм, – да, реализм, как это ни покажется странным современным читателям, привыкшим наслово верить, что будто бы сельские романы Жорж Санд – «сплошная идиллия и ничуть не воспроизводят действительности».
Мы уже говорили в I томе, что то знание крестьянского хозяйства и крестьянских денежных и семейных дел, нравов и обычаев крестьянских, которое одинаково видно и в «Луже», и в «Найденыше», и в «Фадетте», показывает, что жизнь до 15 лет среди полей с крестьянскими детьми, участие во всех работах, бедах и радостях их и сельского люда вообще, дали Жорж Санд такое знание сельской жизни, которое не приобретается никакими специальными поездками на места действий романов и никакими «собираниями материалов» или «документов» посредством вырезок из газет. И эта близость к народу, к деревне, связь с землей – в течение детства с его бессознательными впечатлениями, и в сознательные годы жизни в деревне – сделали то, что когда ни бралась Жорж Санд за изображение типов из народа, начиная с «Валентины», они всегда выходили у нее живыми и жизненными. И это особенно относится к второстепенным лицам в романах. Дядюшка Лери и его жена в «Валентине», Бриколен в «Мельнике», тетка Гота в «Жанне», дядюшка Морис, дядюшка Леонар и тетка Гильета в «Луже», бродяга Кадош в «Жанне» и полубродяга Жан Жаплу в «Грехе г. Антуана», и деревенские кокетки: Севера и Катерина, и деревенские простушки: бойкая Клавдия, подруга Жанны, и хорошенькая Роза в «Мельнике», и сам этот острый на язык мельник Луи, и парнишка Сильвен Шаррасон в «Грехе», – все они именно потому живут перед нами, что Жорж Санд знала их всех с детства, они выросли из бессознательных ее впечатлений и сами проснулись в ее воображении, как только она сознательно захотела им дать жизнь на бумаге.
Таким же глубоким знанием народной жизни дышат и ее социально-политические сочинения как начала 40-х годов, так и 1848 года: «Дядюшка-Странник», «Письма Крестьянина Черной Долины», «Фаншетта», «Письмо Булочника», «История Франции, написанная под диктовку Блэза Боннена», «Слова Блэза Боннена к добрым гражданам» и, наконец, посвященный Тургеневу набросок «Pierre Bonnin», на который мы уже указывали выше. Все они написаны таким превосходным народным языком и являются такими истолкователями народных мыслей и стремлений, народной души, что им могут позавидовать все считающие себя знатоками народной жизни. Жорж Санд черпала из источника живой воды. И эта живая народная струя бьет во всех произведениях писательницы, где только на сцену являются простолюдины и описания сельской жизни, будет ли то роман, или автобиографическая «История моей жизни», или театральная пьеса («Клавдия», «Винодельный Пресс»), или этнографические очерки, вроде упомянутых уже «Visions» и «Moeurs et Coutumes du Berry», такие чисто фантастические произведения, как Сказки внучкам (напр. «Розовое Облако», – где так прелестно описано, как девочка стережет овец на горном пастбище и прядет свой «урок», или описание борьбы с природой горных жителей Пиренеев в «Великане Иеусе»). Мы должны тут повторить одно очень избитое сравнение – вспомнить об Антее, или о нашем русском Вольге, становившемся сильнее, как только он прикасался к матери-земле. Где только Жорж Санд касается сельской природы и сельской жизни и нравов, от ее страниц веет свежестью полей, воздухом истинной поэзии.
«Маленькая Фадетта» была впоследствии трижды переделана для сцены: в 1850 г. из нее сделал посредственную пьесу Буржуа, а в 1860 г. очень хорошую г-жа Бирх-Пфейфер. Эта последняя пьеса,