годы брали своё. Вздохнула и слегка развела руками, заговорив:

— Знаю только, что твоя мама на семь месяцев уехала в деревню, аккурат когда соседка ходила беременная. Та ребёнка родами потеряла, а твоя вернулась с тобой. Говорила, решила беременной на свежем воздухе пожить, они с твоим папой долго зачать пытались, да все никак. Думаю, тут многие догадались, но дело не наше, никто и слова не сказал… вот и весь сказ, Нини. Ты прости старую, оговорилась я… жила бы себе спокойно, горя не знала…

— Не верю… — замотала я головой.

— И не верь, — закивала она с готовностью, — не верь, солнышко, не береди старые раны. А я может и надумала себе, когда правды не знаешь, много всякого в голову лезет! Вот в самом деле, я бы тоже уехала на природу, если ребёночек желанный, подальше отсюда, тут черте что в то время творилось, ещё хуже, чем сейчас, бандиты одни кругом, убьют и не спросят как зовут. Все правильно она сделала, Нини, не слушай ты старую! Да и разве смогла бы мать дитя своё отдать? Она обоих любила, и старшего, хоть и вырос хапугой жаднючей, это у него от отца видимо, тоже бездарь был… и Ингу любила, души в ней не чаяла, и будь ты ее, ни в жизнь не отдала бы! А гены штука сложная, вон бабка твоя, царствие ей небесное, по молодости светлая была, она сама говорила…

— Я… пойду я, Светлана Львовна, — выдохнула, поднимаясь. — Тошно мне.

Старушка поджала губы, стараясь не заплакать, но сил утешать ее, как и желания, не было. Я прошла в свою квартиру, едва волоча ноги, переоделась в старые джинсы и бесформенную футболку, стянула волосы в хвост и побрела в сервис.

— Нинель! — обрадовался Генка. — Я уже начал волноваться, дома нет, телефон отключён! — присмотрелся и нахмурился: — Ты чего вся в чёрном? Помер кто?

— Да, мое счастливое детство, — ответила хмуро. — Сильно занят?

— Считай, освободился, — ответил серьезно. — В чем дело?

— Смотаемся в деревню? — попросила заискивающе, а он с готовностью кивнул и достал для меня шлем.

— Нин, чего стряслось-то? — спросил тихо, склонившись надо мной громадой, загораживая от присутствующих.

— Соседка уверяет, что моя мать — мать Инги, — всхлипнула чуть тихо.

— Бред, — заявил уверенно.

— Фотографий, где мама беременная, я не видела, — пожала плечами. — Хочу покопаться в бабкином доме, Светлана Львовна сказала, что мама там жила весь срок.

— Нашла кого слушать, — фыркнул Гена, — у неё маразм уже лет пять. То Пашкой меня назовёт, как отца, то вообще не узнает.

— А если правда? — нижняя губа задрожала, а он вздохнул и прижал к себе покрепче.

— Даже если и так, это ничего не меняет. Родители тебя любили, а кто родил — какая разница?

— Не меняет?! — взвизгнула на весь сервис, отстраняясь. — У меня сестру убили!

— Дела… — почесал затылок Гена и подтолкнул к байку, — погнали.

Помог мне сесть, порычал мотором и плавно тронулся, выезжая за ворота. Я с силой вцепилась в ручки, но вдруг так захотелось душевного тепла и я обняла друга, прижавшись к нему всем телом. Он выехал на шоссе и положил одну руку на мою, слегка сжав. Я чувствовала, как успокаиваюсь от глухого урчания байка и широкой Генкиной спины, в шлеме было даже уютно, а мелькающий пейзаж действовал умиротворяюще.

В стареньком доме пахло сыростью, несмотря на жару, воздух был спертым, затхлым, полы были усеяны мышиным пометом, а на стенах по углам раскинулась паутина величественных масштабов. Воображение услужливо подсунуло картину полчища мышей и огромного паука с мохнатыми лапами, я передернула плечами, а Генка хмыкнул:

— Трусиха.

— Слышал про ограбления? — спросила, чтобы отвлечься.

— Кто-то решил поглумиться, — хохотнул Гена. — Прикинь, до трусов раздели под дулом и отпустили с миром. Мужики ржут, впервые такой цирк. Ещё вроде квартирку одну обчистили, но это не у нас, ближе к центру. Там уже не так безобидно, с перестрелкой.

Я замерла и медленно сглотнула, спросив:

— Погибшие есть?

— Да хер знает, но скорые, говорят, шныряли одна за одной. Если палить начали, по-любому кого-нибудь зацепило, к гадалке не ходи. Ну что, нашла альбом?

— Да… — кивнула растеряно, держа его в руках.

— Смотреть будешь?

— Да, — опомнилась, начав его листать, но мыслями была довольно далеко. А что, если его убили? Руки мелко дрожали, на фотографии стало плевать, я быстро пересмотрела их, но на всех в основном была я в разном возрасте. — К черту! — рявкнула нервно, не выдержав. — Все потом, поехали, я покажу дорогу, — ухватила опешившего Генку за руку и потащила на выход.

Закрыла дверь и мы под лай собак выехали из деревни. Дорогу я помнила смутно, пару раз мы свернули с шоссе не на ту просёлочную дорогу, но друг не злился, только смотрел с подозрением, но что конкретно подозревал было не ясно. Когда дом наконец-то был обнаружен, мы въехали через распахнутые ворота и остановились между двух машин. Я кинулась внутрь, на ходу снимая шлем. Дверь была незаперта, а на ступеньках я увидела размазанные капли крови. В доме их было ещё больше, на первом этаже сидели пятеро мужчин, троих из которых я уже видела. Они курили и переговаривались, у двоих были перемотаны бинтами торс и рука, я отмахнулась от клуб дыма, а из кухни вышел Коля и приветливо махнул мне рукой.

— Привет, Нинель!

— Нинель? — послышалось удивлённое со спины, я вздохнула и спросила нервно:

— Где?

— На втором, — ответил Коля, как-то странно посмотрев на меня.

Я нахмурилась, не ожидая ничего хорошего, стрелой поднялась на второй этаж и распахнула дверь в ту комнату, в которой мы вместе провели ночь.

Миронов лежал на кровати, по пояс накрытый простыней. Руки за головой, расслаблен, доволен. Я собралась кинуться к нему, вцепиться в него продолжающими дрожать руками, но тут дверь ванной распахнулась и вышла привлекательная брюнетка. Высокая, статная, со слегка надменным лицом. Я попятилась, а Миронов дернулся на кровати и сказал строго:

— Стой где стоишь.

Мои губы задрожали, я хлопнула дверью и напялила шлем, опустив зеркальный визор, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слёзы.

— Да твою мать!