Шрифт:
Закладка:
– Я не знаю. Где-то в сумке.
– Разве они не просили его предъявить, когда тебя привезли?
– Нет. Там все кричали. А меня просто заставили сесть на тот стул.
Облегчение захлестнуло Себастьяна, отчего закружилась голова. Он отпустил ее плечи и накрыл глаза ладонями. Ей только что чудом удалось спастись.
– Спасибо. – Она сделала паузу. – Себастьян.
Она назвала его по имени! Кто бы мог подумать, что она знает, как его зовут. Он посмотрел в ее зеленые глаза, и все вокруг стало резче, отчетливее; запах жасмина, ползущего по соседней стене, грохот грузовиков на улице снаружи. Время замедлилось, как будто не хотело его отпускать.
Но потом время наверстало упущенное.
– Иди прямо домой. – Он положил руки ей на плечи. – Никому ни слова о том, что произошло. Просто иди домой и сиди тихо.
Элиз кивнула, и он увидел, как она сглотнула, прежде чем повернулась и пошла прочь.
Он медленно выдохнул, сердце все еще колотилось. Возможно, он спас ей жизнь. Может быть, сходит с ума. А может, ему стоит сойти с ума? Вместо того чтобы вернуться в гестапо, вместо того чтобы помогать на допросе, он мог бы пойти за ней, схватить ее за руку, и они сбежали бы вдвоем.
Хватит фантазировать! Нет, он должен вернуться туда, сделать вид, будто только что прибыл. Он вдохнул полной грудью, вживаясь в роль, которую ему предстояло сыграть.
Глава 17
Париж, апрель 1944 года
Элиз
Всю дорогу до дома у меня тряслись поджилки, и каждый шаг стоил мне неимоверных усилий. Дрожь охватила все мое тело. Что, если кто-нибудь видел, как Себастьян выводил меня из гестапо? Что он там вообще делал? Я даже не спросила у него.
Я чувствовала себя слишком усталой и разбитой, чтобы тащиться пешком до самого дома, поэтому зашла в метро на станции «Пасси». Вставляя билет и проходя через турникет, я смотрела под ноги, напуганная до смерти. Устроившись у окна, я вперилась взглядом в темные туннели, пока поезд громыхал под улицами Парижа. В руке я сжимала свое удостоверение личности, готовая предъявить его, если с проверкой нагрянет патруль. В вагоне царила тишина, хотя он был заполнен наполовину. До оккупации мы обычно вели разговоры, иногда переглядывались. Но теперь все как будто притворялись, что находятся где-то далеко. Мы стали настороженно относиться друг к другу. Только дети не понимали этого неписаного правила – вот и теперь какой-то малыш буравил меня взглядом, отчего я чувствовала себя неловко.
Я едва не заплакала от облегчения, когда наконец переступила порог нашей квартиры.
– Ты купила хлеба? – Из кухни вышла мама.
Я проглотила слезы и солгала:
– Там не было хлеба, мам. Извини.
Она вздохнула:
– Странно. Я слышала, что был.
– Пойду прилягу. Голова раскалывается. Мне нужно отдохнуть в темноте. Не буди меня к ужину. Может, сон снимет боль.
Я не стала дожидаться ее ответа и поспешила в свою комнату, где открыла окно и высунулась, чтобы закрыть ставни. Сразу же стало прохладнее и спокойнее. Я села на кровать, разулась и, откинувшись на подушку, уставилась на потолок в тусклом свете. Левое предплечье пульсировало в том месте, где его сжимал Себастьян. Я включила настольную лампу и сняла блузку, проверяя, нет ли синяков, и, к своему удивлению, не обнаружила ни одного. Я провела пальцами по коже, ощущая ее тепло, как будто его прикосновение осталось со мной. Я выключила лампу, а потом, когда снова легла, в ушах зазвенел его голос; ожили его настойчивые расспросы. «Где твое удостоверение личности? Разве они не просили его предъявить, когда тебя привезли?».
Его слова крутились у меня в голове, пока я снова и снова переживала недавнюю сцену. На его лице явственно проступило облегчение, когда я сказала, что меня арестовали только за порушенную дурацкую табличку. А потом он как-то по-детски закрыл глаза руками. Думаю, именно в тот момент он полностью осознал всю чудовищность риска, на который пошел ради меня. И как ребенок не подумал о последствиях, когда увидел меня на стуле возле кабинета. Но он знал, что ждет меня по другую сторону двери.
Мои сны в ту ночь были живыми и путаными; Себастьян и солдат, который арестовал меня, все время менялись местами. Я несколько раз просыпалась, голод снедал меня, но вставать не хотелось. Почему этот едва знакомый человек пошел на такой риск ради меня? Возможно, мсье Ле Бользек прав; парня мучило чувство вины, и, спасая меня, он пытался хоть как-то ее искупить. Я уже как будто смягчилась по отношению к нему, и пришлось напомнить себе, что он по-прежнему враг.
Глава 18
Париж, апрель 1944 года
Себастьян
Себастьян знал, что в военное время опасно иметь постоянные привычки. Они выдавали слишком много информации о человеке – куда ходит, с кем общается, – и это было чревато последствиями. Но Себастьян ничего не мог с собой поделать – его тянуло в книжный магазин, где, как он знал, мсье Ле Бользек окажет ему дружеский прием. И где он мог бы увидеть Элиз. Он беспокоился о ней. Вот и тем вечером, переступая порог магазина, он подумал, не встретит ли ее там. Но в зале никого не оказалось, даже мсье Ле Бользека.
– Bonsoir, – позвал он.
А потом он увидел ее, выходящую из задней комнаты. Ее волосы были взъерошены, как будто по ним пробежались пальцами, и когда она заговорила, в ее голосе угадывалась дрожь.
– Мсье Ле Бользеку нужно было отлучиться. Он попросил меня присмотреть за магазином.
Себастьян устремил на нее взгляд, и на них обоих опустилась тишина, лишь тиканье часов эхом отдавалось вокруг. Наконец она двинулась ему навстречу, и он услышал легкий шорох платья и звук ее шагов. Он попытался придумать, что бы такое сказать. Что угодно. Но она опередила его:
– Я должна поблагодарить тебя за тот день, за то, что вытащил меня из этого страшного места.
Себастьян кивнул, отметив про себя, что она употребила слово «должна». Конечно, она не могла поблагодарить его от души; это было бы слишком нелепо.
– Мсье Ле Бользек сказал мне, что за приютом на рю Клод Бернар следят, – продолжила она.
– Вполне возможно.
– Откуда ты знаешь? – Зеленые глаза пронзили его насквозь.
Прямота ее вопроса потрясла его.
– Я не могу тебе сказать.
Она изучала его лицо.
– Я не должна с тобой разговаривать. – Ее глаза оторвались от него, и он ждал, что она уйдет, но
