закуску, кто же с определенной, конкретной целью посетил Бар, тот располагает: во-первых, постоянным визуальным контактом с предметом, составляющим определенный его интерес; во вторых, прямым и быстрым доступом к самому этому предмету. Легко можно догадаться, что текучесть потребителей на стороне, где «всё всегда под рукой и прямо перед глазами», зачастую неизмеримо выше, чем на стороне другой.

В вечер, описываемый нами, и даже уже ближе к полуночи возле стойки в Баре постоянно крутилось с дюжину самого непостоянного люду. Общество не поспевало замечать там своих потерь; только чья-то определенная цель там была достигнута, как тут же заполнялась образовавшаяся брешь новым посетителем, очередным кандидатом на скорую отправку (по одной лишь ног памяти) под свод своих сеней. «В закулисной» же, за занавесями, наблюдалось большее постоянство.

Со времени появления в Баре непосредственных участников нашей повести Дмитрия Сергеевича Пряникова и Игнатова Данила, то есть примерно с час уже как, общая картина «за ширмами» существенно не менялась. Справа у стены, за продолговатым столиком, сравнительно скромно и сдержано, сравнительно небольшая компания, справляла именины сравнительно молодого человека, почему-то пьющего исключительно сок и заметно тяготящегося этой своей исключительностью. По двум трем замечаниям, между прочим, оттуда прозвучавшим, внимательному стороннему слушателю можно было бы заключить, что у исключительного именинника с одним из его теперешних сотрапезников накануне состоялся спор: чтобы не выпить ему «ни грамма» на собственном Дне Рождения. Пока, под напором неукротимой волны провокаций, виновнику торжества удавалось удержаться соблазна «наконец соответствовать званию» и он все еще умудрялся оставаться «сухим совершенно»; но, вместе с тем, со стороны было видно, что человек пребывал уже, можно сказать, на последней грани, и сидел весь точно на иголках. Бо́льшую гармонию можно было наблюдать за маленьким столиком прямо посреди зала, где совершалось, по всей видимости, самое что ни на есть романтическое свидание двух, опять же, не слишком молодых людей, но без исключительных направленностей, а солидарных в выборе напитка. Хоть и не столь романтически, но тоже солидарно и тоже коньяк пили трое мужчин за угловым столиком слева. Одинокое распитие напитка более народного совершалось так же слева, но только у занавесей. И наконец, в правом верхнем углу размещались наши герои. Еще два столика (что было засвидетельствовано в предыдущей главе любезным читателем) минут сорок – сорок пять тому назад были переведены наверх в Ресторан.

Как водится, колбасная, фруктовая нарезка, соления, початая бутылка водки – все это уже стояло перед нашими героями; крылышки-гриль ими были ожидаемы, и ожидалась еще одна бутылка «напитка народного», на всякий случай, или, пожалуй, во всяком случае привыкшая пригождаться. Было и третье лицо за этим столиком, никуда оно не делось, а все также спало самым безмятежным сном и после своей принудительной передислокации. Впрочем, на спящего старика мало обращалось внимания, лишь изредка Дмитрий Сергеевич, вызвавшийся протежировать «утомившегося отца», поглядывал с собою рядом, направо, дескать, все ли у нас здесь в порядке, не падаем? – и поправлял старика осанку.

Исповедание Пряникова обо всех трех его женах и о его житье-бытье с ними, которое, впрочем, он провел бегло, не слишком вдаваясь в детали, а как бы только одну обобщающую мысль группируя из «схожих, весьма схожих хоть и разрозненных составляющих», мысль по которой и он, в некотором роде, выходил лицом пострадавшим и по которой по всем статьям виновным признавалось одно и только его мягкое, «рыхлое сердце, преисполненное совестливостью необычайной», – исповедание это, составленное, нужно признать, весьма талантливо, в конечном итоге не могло не найти для себя место в молодой подогретой душе слушателя и не отозваться там самой исключительной доверенностью к его (исповедания) автору. Как раз подошло время выпить по третьей, и Дмитрием Сергеевичем Данилу была предложена дружба, в лучшем смысле этого слова и со всеми вытекающими. Предложение это хоть и было принято молодым человеком с восторгом и со всем радушием, Пряников, все же почел себя должным оговорить и еще дополнительно, что он ни в коем случае не пытается навязать себя в обязательные конфиденты, что он ничего не намерен выпытывать, и что вовсе не с потайным каким-нибудь намерением решился он открыть «тайники души своей» перед «другом» – да уже и именно другом, потому что младший Игнатов для него значился таковым еще с самого того момента, когда омочил плечо свое «редкими, чрезвычайно редкими слезами», и не погнушался этих мужских слез… – в общем предлагалась им дружба ради дружбы, и все с тем!.. хоть и удивила его весьма и озадачила «сия притча с разбросанными деньгами и отречение от чего-то всего», – заключил Пряников, с оговоркой, что это он «так здесь приплел, просто так, как между прочим, как отвлеченное и ни к чему не обязывающее замечание». Данил как будто было призадумался над последними словами Дмитрия Сергеевича, но только на мгновение, и тут же решил выложить перед «старшим товарищем» всю свою подноготную, «потому что он и сам этого хотел, да хотел, и никто его к тому не принуждает!..»

И все же, несмотря на всю проявленную собой решимость, младшему из только состоявшихся друзей не так просто далось его признание. Он два раза начинал свою речь, с видимым намерением к самому главному подойти издалека, дважды сбивался, и тем кончил, что объявил просто, без какого-либо пояснения причин и побуждений, что собирался он в необозначенном будущем стать президентом! Произнес Данил свое признание с вызовом, даже с апломбом, как бы заранее приготовляясь к неминуемой встрече с насмешкой, и был немало удивлен, когда не заметил и даже поползновения улыбки на лице своего собеседника. Более того в глазах Дмитрия Сергеевича нельзя было встретить ни выражения допущения, ни даже доли подчеркнутой снисходительности, на которые так торовато бывает, по личному замечанию Данила, при восприятии «молодых» идей и мыслей поколение старшее. Но совсем уж поражен и покорен был Данил своим новым другом, когда тот ему заметил отсутствие в нем малейшего даже удивления, и заверил, что он, напротив, как раз надеялся услышать что-то в этом роде, и подивился бы, если бы идея его молодого товарища, им столь высоко всегда чтимого, заключала в себе меньший простор «для разгула его благородных честолюбивых направленностей». Словом, Пряников был вполне удовлетворен признанием Данила и был «обеими руками за», «потому, что нужно что-то менять, действительно нужно что-то менять в этой стране!» – подытожил он и единственно о чем выразил желание полюбопытствовать дополнительно, это о «степени подготовленности, так сказать, к предприятию». Интересовался Дмитрий Сергеевич, выработана ли уже стратегия, по которой «его друг»