царство ему небесное, служил в дипломатическом корпусе. Лично знакомы мы не были, но, по слухам, это был умнейший и благороднейший человек. А Мария Петровна Алмазова, матушка твоей Кристины — статс-дама. И вот уже долгие годы она возглавляет список придворных статс-дам.

— И что это значит? — спросил я.

— Ты обещал уделить время изучению табели о рангах, — упрекнул дед. — Статс-дама — это высший женский придворный чин. А Мария Петровна — ещё и близкая подруга Её Императорского Величества, они дружат с самых юных лет. С тех пор, как состоялось бракосочетание государя и императрицы, в те времена — ещё молодой принцессы. Живёт Мария Петровна, разумеется, при дворе.

— Вот как, — проговорил я. Что делать с этой информацией, пока не знал. — А кто отец Кристины? Почему она носит фамилию матери?

Дед развёл руками:

— Мария Петровна не афишировала эту информацию. Эта женщина, как ты понимаешь, пребывает в том статусе, который исключает любопытство со стороны кого бы то ни было. Шестнадцать лет назад прошёл слух, что у Марии Петровны родилась дочь. Подойти к первой статс-даме императорского двора запросто и осведомиться между делом, кто является отцом её ребенка, смельчаков не нашлось. Хотя слухи, разумеется, ходили самые разные. Крестной матерью девочки — опять же, по слухам — стала сама императрица. А после об этом ребёнке долгие годы никто не слышал, девочка воспитывалась за границей. Мария Петровна вывела её в свет совсем недавно, буквально полгода назад.

— Ну так, всё сходится, — сказал я. — Заграница — раз. Человек, внедрённый в Академию — кто сказал, что это не может быть молодая девушка? — два. Эта дрянь, которая взорвалась у тебя в руках — три. По-моему, всё очевидно.

Дед покачал головой:

— Видишь ли, Костя... Моё восприятие — субъективно, конечно. Но Марию Петровну я знаю лично. И это — человек глубоко порядочный. Исключительно преданный своей стране — так же, как был предан её отец, Пётр Алмазов.

— Ты сказал: «субъективно», — напомнил я. — Знаешь... Хорошие шпионы хороши именно тем, что шпионов в них можно заподозрить в последнюю очередь. Как ещё ты можешь объяснить обращение к первокурснице «лейтенант»? Как можешь объяснить тот факт, что эта первокурсница прячет в кармане платья передатчик — который, на минуточку, взорвался прямо у тебя в руках?

— Не знаю, Костя. — Дед откинулся на подушки. — Не знаю... То есть, я совершенно согласен с тобой в том, что дело тут нечисто. Но бежать прямо сейчас в Тайную канцелярию с обвинениями первой придворной статс-дамы в шпионаже я не готов, уж прости. Осколки передатчика, кои не собрать воедино никаким заклинанием, да твои подозрения — на сей момент всё, что мы можем предъявить. Ты разумный человек. И не хуже меня понимаешь, что для обвинения этого недостаточно.

Я вспомнил Белозерова. Создавалось впечатление, что речи им с дедом писал один и тот же спич-мейкер.

«Вы же разумный человек, Константин Александрович»...

Что ж. Разумный, так разумный. По-другому в этом мире, видимо — никак.

— Ладно, понял. — Я поднялся. — Не побежишь — значит, не побежишь. Отдыхай.

— Костя... — Дед взял меня за руку. Заглянул в глаза. — Прошу тебя, будь осторожен. Я... Сказать по чести, я и помыслить не мог, какого ранга люди могут быть во всем этом замешаны. Насколько могучие, влиятельные люди! Береги себя, прошу. Продолжай наблюдения, но будь предельно осторожен. Никаких больше «обысков» и прочих рискованных предприятий! Хорошо? Обещаешь мне?

— Хорошо. — Я забрал со столика пустую чашку. — Доброй ночи. Спи.

* * *

Первым пунктом моей повестки на воскресный день была встреча с юристом. Для этого нужно было ему хотя бы позвонить, но дед всё утро не выходил из кабинета, а светить цель звонка мне отнюдь не хотелось. Вряд ли дед обрадуется, узнав, что я не только копаю под чёрных магов в целом, но и использую для этого родового законника. Хорошими законниками тут не разбрасываются. Не разбрасываются ими, впрочем, и ни в одном из известных мне миров.

Чем хороший юрист действительно хорош — так это полным отсутствием каких-либо моральных принципов. Иначе карьеру не выстроишь. А отсюда следствие: проще и выгоднее юриста перекупить, чем убить. Ну, в подавляющем большинстве случаев.

Я же мог втянуть господина Вишневского в такую историю, когда будет уже не до его юриспруденческих талантов. Бывают и такие ситуации, н-да...

Потолкавшись в доме и поняв, что незаметно позвонить не выйдет, я вышел в сад и столкнулся с Китти.

Формально являясь горничной Нины, в Петербург вместе с ней и Надей Китти не уехала. Всеми правдами и неправдами сумела убедить Нину в том, что Григорий Михайлович за время отсутствия в доме других слуг привык к ней, а его собственный лакей без её помощи — как без рук. Была при этом настолько искренней, что Нина согласилась оставить Китти в Барятино. Хотя я подозревал, что привычки Григория Михайловича тут совершенно ни при чём. Хитрая служанка быстро сообразила, что до тех пор, пока дед находится в Барятино, я буду приезжать именно сюда. И приложила все усилия к тому, чтобы остаться.

— Ах, Константин Александрович! — выдохнула Китти.

Я же смотрел не на неё, а на грузовик, видневшийся под навесом. Если я на нём приеду к Вишневскому... Н-да, об этом завтра во всех газетах напишут. Да ещё с фотографиями.

— Что? — встрепенулся я и перевёл взгляд на Китти, которая всё это время что-то лопотала.

— Да привратник Степан рассказал, что вы с Надеждой Александровной по грибы ездили! Только вот, смотрю, на кухне те грибы так и не появились... Это вы, видать, одних поганок набрали, по неопытности-с! — Китти всплеснула руками. — Вы ежели другой раз надумаете — возьмите меня с собой! Я и места хорошие знаю, мне ещё бабушка показывала.

— А в рыбалке соображаешь? — спросил я.

— Не очень, — приуныла Китти, но тут же воспрянула: — Но могу научиться!

— Ну тогда к концу декабря готовься.

— Декабря? — вздрогнула Китти.

— Тулуп подыщи и валенки потеплее, — посоветовал я. — Верхонки, опять же. До зари встанем, лунку во льду пробурим...

По лицу Китти было видно, как тускнеет у неё в воображении романтическая картинка с ночным костром на берегу реки.

— Главное — под лёд не провалиться, — продолжал