На волне огромного патриотического воодушевления первые месяцы кампании сопутствовали итальянцам:

26 марта 1848 года 28-тысячная сардинская армия во главе с королем пересекла реку Тичино и вступила в пределы Ломбардии;

29 марта Карл Альберт торжественно вступил в Милан;

в середине апреля сардинская армия перешла реку Минчо, разделявшую Ломбардию и Венецианскую область;

30 апреля пьемонтцы одержали победу при Пастренго и осадили крепость Пескьера;

6 мая австрийцы отбросили сардинцев в сражении у Санта Лючия;

29 мая австрийцы разгромили объединенные тосканско-неаполитанские войска при Куртатоне-Матанара;

30 мая сардинская армия победила австрийцев в сражении у Гойто и взяла крепость Пескьера.

Пьемонтцы не смогли овладеть крепостями Верона и Мантуя, а Радецкий, получив дополнительные подкрепления, начал летнее наступление. 23–25 июля 1848 года произошло большое сражение при Кустоце, в котором австрийцы нанесли сардинцам тяжелое поражение. В результате победы Радецкий перешел реку Минчо и начал продвижение на запад. 6 августа австрийцы заняли Милан.

Эпизод «Пяти дней» в Милане в 1848 году. Фрагмент картины Бальдасаре Верацци, около 1886 года

В сложившихся условиях Карл Альберт был вынужден пойти на мирные переговоры с Австрийской империей, завершившиеся 9 августа 1848 года подписанием перемирия. По условиям договора Австрия восстанавливала свое прежнее положение в Ломбардии, откуда должны были уйти пьемонтские власти и войска[131]. В Модене и Парме восстанавливались на престолах герцоги из дома Габсбургов.

Продолжала сражаться только Венеция, но в конце августа вспыхнуло восстание в Тоскане. Борьба отнюдь не была завершена. Таким образом, в августе 1848 года ситуация для пьемонтцев вернулась на довоенные позиции. Однако в мае и июле жители Ломбардии и Венеции проголосовали за объединение с Пьемонтом. Фактически в течение нескольких месяцев 1848 года в состав Сардинского королевства входили Ломбардия, Венеция, Тоскана и Парма.

Для Кавура эти дни войны были трагичными. Из писем домой любимого племянника Августо, состоявшего в действующей армии, он узнал, что высшее командование некомпетентно, но войска чрезвычайно заряжены патриотизмом и храбро идут в бой. Камилло проявил смелость и на страницах Il Risorgimento комментировал как военные недостатки, так и высокий моральный дух армии.

В конце мая пришло известие о гибели Августо в сражении у Гойто. Для Кавура эта новость стала тяжелейшим потрясением. Он был для него больше чем племянником, почти сыном. Один из редакторов Il Risorgimento, Микеланджело Кастелли, вспоминал, как Камилло, обезумев и плача от горя, катался по полу. Позднее он нашел окровавленный мундир племянника и повесил в шкафу в своей комнате, где тот и оставался до конца его жизни[132].

Кавура чрезвычайно встревожила и общественная ситуация, которая складывалась во время войны. Жители Пьемонта с удовлетворением восприняли новости о плебисцитах в Ломбардии и Венеции, но их запал сошел на нет, когда начала вырисовываться перспектива создания общего парламента и органов власти объединенного государства, а также возможное утверждение Милана в качестве его столицы. «Но чего он не ожидал, — подчеркивает Смит, — так это взаимного отвращения, какое вспыхнуло между ломбардцами и пьемонтцами, между Турином и Генуей, между федералистами и фузионистами[133], между республиканцами и монархистами»[134].

На всех угнетающе подействовали новости о поражении при Кустоце, о решении Карла Альберта оставить Милан, одновременно публично обвиняя миланцев в своих поражениях, и пойти на перемирие с австрийцами. Кавур даже полагал, что король совершает ошибку и, если он отречется, возможно, сохранит монархию как институт.

Главный редактор Il Risorgimento призывал не делать трагедии из военной неудачи, перегруппировать и укрепить армию, но многие в обществе восприняли эти призывы как мечтания бывшего офицера, который, может быть, желает заполучить власть. На волне общественного разочарования и личной трагедии Кавур одним из первых сразу же после Кустоцы записался в корпус добровольцев и ожидал отправки на фронт[135].

В соответствии с Statuto и избирательным законодательством в апреле были проведены выборы в палату депутатов. Это было значимое событие в жизни страны, поскольку, как констатирует Розарио Ромео, «произошли первые политические выборы нового конституционного строя. На избирательные участки пришли 56 650 избирателей, что составило 72,4 % избирательного корпуса, состоявшего в основном из землевладельцев, но со значительной долей торговцев, промышленников и лиц свободных профессий»[136].

Кавур выдвинул свою кандидатуру и, к величайшему разочарованию, не получил поддержки. Это выглядело вдвойне обидно, так как другие ведущие журналисты — Валерио, Брофферио и Дурандо — были избраны. Скорее всего, он просто не ассоциировался ни с аристократами, ни с буржуазными демократами. Его эпистолярная борьба с оппонентами сделала из него мишень для критики со всех сторон. Под влиянием его противников избиратели не хотели голосовать за «аристократа, маскирующегося под либерала», «сына ненавистного экс-Викарио» и «хищного монополиста»[137]. Однако 26 июня 1848 года на дополнительных выборах Кавур был избран сразу в четырех округах: Турин, Монфорте, Кольяно и Иглезиас на острове Сардиния[138].

8 мая 1848 года стало первым днем, когда парламент Сардинского королевства (субальпийский парламент) собрался в палаццо Кариньяно в Турине. «Депутаты не мешкая, — как утверждает Хердер, — стали идентифицировать себя посредством рассадки на правую и левую сторону в зале заседания палаты в соответствии с установленным обычаем в Париже во время Великой революции. Кавур сел на правую сторону со своими ближайшими друзьями и соратниками»[139].

Парламентская карьера Кавура началась 4 июля 1848 года, когда он выступил по вопросу о законодательстве по выборам в парламент предполагаемого Королевства Верхней (Северной) Италии. Он не был прирожденным трибуном, не прошел школу классического образования, в том числе по ораторскому искусству, и первая же речь это подтвердила. Депутаты, две трети которых составляли юристы, с откровенным пренебрежением слушали выступление своего коллеги. Несколько раз галерка разражалась свистом. Брофферио, славившийся своими блестящими речами, впоследствии вспоминал об этом выступлении Кавура: «Его грузный и неуклюжий вид, неблагородные жесты, неприятный голос производили негативное впечатление. Буквы отсутствовали, он не владел ораторским искусством и был лишен всякой философии. Ни один поэтический луч не вспыхнул в его душе. Самая скудная инструкция. Слова исходили из его уст искалеченными, по-французски. Промахи были настолько многочисленными, что казалось, ему и говорить-то на итальянском языке было невыполнимой задачей»[140]. Мягко говоря, не самая лестная оценка. Вместе с тем подчеркнем, что это мнение человека, который был оппонентом Кавура, и оно было высказано много лет спустя. История вынесла свое суждение — Кавур поднялся