Глава II

1933: Сам страх

Кризис

1933 год выдался для демократии по-настоящему мрачным. Теперь мы, конечно, знаем об этом, и можем свести все причины к одному слову – «Гитлер». Люди, жившие в 1933 г., также думали, что для демократии этот год был ужасен, хотя для большинства из них приход Гитлера к власти был лишь незначительной составляющей ужаса. События в Германии были скорее симптомом, чем причиной того, что пошло не так. Настоящей проблемой стала неспособность стабильных демократий противодействовать волне истории, на них, судя по всему, обрушившейся. Демократии утратили контроль над собственной судьбой и просто бесцельно брели куда-то. Если бы современников всех этих событий попросили выразить одним словом ощущение того, что все пошло наперекосяк, этим словом стал бы «Лондон».

В тот момент казалось, что главным политическим бедствием 1933 г. является Международная экономическая конференция, которая прошла в Лондоне в июне и июле, продлившись шесть жарких и неприятных недель. Она началась с большого парада ожиданий. После почти четырех лет экономической депрессии, последовавшей за крахом 1929 г., для ведущих экономик мира это был последний шанс остановить сползание в хаос. Целями конференции стали стабилизация обменных курсов, восстановление международного сотрудничества вопреки нарастающей тенденции к протекционизму и укрепление экономического доверия. Все это, однако, было проще сказать, чем сделать. Конференция проходила в пыльных и переполненных залах Лондонского геологического музея, в обстановке, которая не слишком-то отражала ощущение ее неотложности. В ней участвовало 66 стран, поэтому мероприятие стало до смешного громоздким. Далеко не все эти страны были демократиями, большинство как раз ими не было, поскольку к 1933 г. по всему миру демократия отступала. Из 17 новых демократий, которые были созданы после Первой мировой войны, на волне новых ожиданий, сохранилось лишь несколько. Такие же, как Италия, Португалия, Польша, Бразилия, Аргентина, Уругвай, Япония и Германия – вернулись к тем или иным формам авторитаризма. Каждая из них была, однако, представлена на Лондонской конференции. Из больших стран от участия в конференции воздержался только Советский Союз. Тем не менее три основных игрока все еще были демократиями – США, Британия и Франция. Все в целом были согласны с тем, что хотя основная программа запутана и хаотична, ее успех или провал будет зависеть от того, смогут ли эти три страны прийти к взаимному пониманию. Если же они не смогут согласиться друг с другом, на что же остается надеяться остальным?

Но как выяснилось, они не могли прийти к согласию. Конференция закончилась провалом, за которым последовал шлейф взаимных обвинений и общего ощущения предательства. Британцы и французы чувствовали, что их предали американцы, прежде всего действиями, предпринятыми новым президентом Америки Франклином Рузвельтом; американцы – что британцы и французы предали их в силу своих ложных ожиданий; британцы и французы ощущали себя, как обычно, преданными друг другом. Сталин был очень доволен. Как и представители Гитлера из немецкой делегации, которые почувствовали, что конференция выполнила свое предназначение, показав, что демократия как система обречена. Как сообщил один из них своему берлинскому руководству, оставалось лишь сделать так, чтобы «омерзение от этой неудачи захлестнуло собой всех остальных, гарантировав Германии надежную прибыль» (цит. по: [Clavin, 1991, р. 489–527]). Посреди наихудшего за все столетие экономического кризиса стабильные демократии упустили шанс поймать момент и спастись. Они упустили его. Теперь пришло время их соперникам показать, на что они способны.

Однако не все, кто находился на стороне демократий, пали духом. Конференцию можно было считать бедой для демократии только в том случае, если полагать, что для демократии наконец наступил момент истины. Если же вы, наоборот, считали, что огромным преимуществом демократии является то, что она никогда не приходит к своему моменту истины, тогда неудача конференции была ценой, которую нужно было заплатить, чтобы позволить демократии продолжать свои бестолковые блуждания. Рузвельт, чьи планы оставались открытыми, сделал то, что должен делать демократический политик. Соперники демократий хотели переложить на них ответственность за катастрофическое международное положение в 1933 г. Но демократии не так-то просто припереть к стене. Именно поэтому даже в разгар кризиса демократии не могли прийти к согласию о том, что нужно делать. Именно поэтому кризис не стал для них концом.

1933 год показал, чем может рисковать демократия, когда она сталкивается со всемирным экономическим кризисом. В Германии провал демократии оказался абсолютным. В стране, где демократия еще не перешла порога доверия, блуждание и путаница стали основой для озлобления и недоверия к демократическим институтам, проложив дорогу безжалостному захвату власти автократией. В США, напротив, блуждание и путаница подготовили почву для своеобразного восстановления. Немецкие события до и после 1933 г. подтверждают, насколько опасно предполагать, будто демократии могут придумать решение для любого кризиса, с которым сталкиваются. Импровизация разрушила Веймарскую республику, поскольку подорвала авторитет государства. Но падение Веймара – это еще не конец истории. В 1933 г. казалось, что демократия во всех странах находится в глубоком кризисе. Но в конечном счете это впечатление оказалось обманчивым. Никто никогда не может сказать наверняка, что стабильные демократии окончательно сбились с пути. Иногда, несмотря на риски, импровизация остается лучшим вариантом действий.

Соперники

К 1933 г. демократия вела идеологическое сражение на два фронта. У нее было два соперника – советский большевизм и итальянский фашизм. Обе эти системы существовали к тому времени уже более десятилетия, но в относительно процветающие 1920-е годы на Западе на них смотрели, в общем-то, как на политические курьезы. Над Сталиным и Муссолини, конечно, не смеялись, но и по-настоящему серьезно к ним тоже не относились. Все изменилось после 1929 г. Великая депрессия заставила многих людей увидеть в большевизме и фашизме живой укор западной демократии. Внезапно обнаружилось, что у этих новых автократий есть некоторые преимущества, которых столь очевидно не хватало демократиям. Они были решительными и целеустремленными. Их руководители не были связаны необходимостью идти на компромисс и потворствовать своему электорату. Они могли определять политическую атмосферу. Тогда как демократиям грозила опасность пасть под действием сил, им неподвластных.

Свою относительную слабость демократии проявили в двух отношениях. Во-первых, демократическая политика оказалась слишком медленной для мира, требовавшего все более скорых ответов. Общее впечатление, сложившееся за четыре года экономического смятения и неуправляемости, состояло в том, что западные политики все время отстают от событий и пытаются их нагнать. Пока они обсуждали, что дальше делать, кризис успевал выйти на следующий виток, так что им не оставалось ничего другого, кроме как предлагать решения для вчерашних проблем. Ян Смэтс,