Жалкое хозяйничанье фаворита шло вразрез со всеми понятиями Уэнтворта об энергичном и умелом правлении. Последний хотел добиться от короля не той свободы, которой мечтал Элиот, а системы, которой держались Тюдоры и при которой широкая и благородная политика ставила государя во главе народа, а парламенты становились простыми орудиями короны. Но чтобы сделать это, нужно было устранить Бекингема. С этой целью Уэнтворт и выступил во главе общин при проведении «Петиции о праве». Трудно сказать, насколько в ту пору его жизни высшие мотивы, например, настоящая любовь к свободе, которой ему суждено было изменить, соединялись у него с жаждой мести, но его речи были полны огня. Одну из них о петиции он закончил так: «Если бы я искренне не настаивал на сохранении в целости общей свободы подданных, я хотел бы быть выставленным на холме пугалом на позорище всему свету».

Таким пугалом его имя осталось и до настоящего времени. Как только смерть Бекингема устранила преграду, отделявшую его честолюбие от цели, которую он постоянно имел в виду, личина патриотизма была сброшена. Уэнтворт был назначен в Королевский совет и, говоря его собственными словами, занял свое место в нем с намерением «навсегда избавить монархию от условий и ограничений, навязываемых ей подданными». Он успел внушить Карлу I такие доверие к своему рвению и влияние, что был тотчас же возведен в пэры и занял, вместе с Лодом, первое место среди советников короля. Карл I имел много оснований так быстро довериться новому министру. Уэнтворт, или, как его называют по принятому им под конец жизни титулу, граф Страффорд, был воплощенным гением деспотизма. Он разделял веру Карла I в то, что применяемая им произвольная власть составляет часть старой Конституции страны и что общины, ограничивая права короля, превысили свои старые полномочия; но он был достаточно проницателен, чтобы понимать, что в Англии можно установить прочную деспотическую власть не рассуждением и не в силу привычки, а только при помощи страха. Система Страффорда служила выражено ем его характера; сердитое и мрачное лицо, большие печальные глаза, поражающие нас на портрете графа, лучше всего объясняют его политику идти напролом. Он приобрел влияние при дворе просто в силу своей одаренности, в силу того страха, который внушала его энергия простым людям, в силу общего признания его таланта.

У него не было мелких талантов придворного. Он выглядел человеком молчаливым, гордым, вспыльчивым; когда он впервые появился в Уайтхолле, его нелюбезные и грубые манеры вызвали в кругу придворных смех; но скоро этот смех перешел в общую ненависть. Вездесущая, легкомысленная королева ненавидела его; министры интриговали против него, пользовались его резкими речами против крупных вельмож, его ссорами с придворными, его бурными выходками на заседаниях Совета, чтобы подорвать милость к нему государя. Сам король настойчиво защищал его против соперников, но был совсем не в состоянии понять его цели. Карл I ценил его как администратора, пренебрегавшего частными интересами, с высокомерным пренебрежением к чувствам любви и ненависти одинаково давившего и крупных, и мелких людей, преданного одному делу — укреплению власти короны. Но для достижения своих целей подготовки к решительной борьбе со свободой, создания в Англии такого деспотизма, какой Ришелье создал во Франции, и для обретения Англией такого влияния в Европе, которое Франции принес Ришелье, Страффорд мог мало рассчитывать на сочувствие короля и еще меньше — на его помощь.

Гений Уэнтворта нетерпеливо обратился к такой сфере, где он мог действовать, не стесняясь помех, встречавших его на родине. Он намеревался подготовить для предстоящей борьбы определенный доход, арсеналы, крепости, постоянную армию, и все это он думал найти в Ирландии. В несчастной стране, истощавшей средства короны, он увидел рычаг для ниспровержения свободы Англии. Борьба католиков с протестантами в Ирландии легко могла поставить обе партии в зависимость от королевской власти; право завоевания, по теории Уэйтворта, отдававшее все земли в полное распоряжение короны, открывало широкое поприще для его административного искусства; а в остальном он справедливо полагался на силу своего гения и воли. В 1633 году он был назначен наместником Ирландии, и через пять лет его цель представлялась почти достигнутой. «Король, — писал он Лоду, — так же полновластен здесь, как и любой другой государь на свете».

Управление Уэнтворта было чистым террором. Архиепископ Эшер и чуть ли не все почтенные люди острова подвергались с его стороны оскорблениям и притеснениям. Его деспотизм пренебрегал всеми законными ограничениями. Достаточно было лорду Маунтнорри-су сказать несколько смелых слов, истолкованных в мятежном смысле, как его привлекли к военному суду и приговорили к смерти. Но эта тирания преследовала общественные цели, и тяжелая рука одного деспота во всяком случае избавляла массу населения Ирландии от деспотизма сотни местных тиранов. Ирландские землевладельцы впервые почувствовали свое подчинение закону. Уэнтворт установил правосудие, преследовал преступления, несколько улучшил положение духовенства, очистил море от опустошавших его пиратов. Ко времени его наместничества относятся основание льняных мануфактур, впоследствии обогативших Ольстер, и начало развития ирландской торговли. Но хорошее управление служило ему только средством для достижения дальнейших целей. Самое лучшее, что можно было сделать для Ирландии, заключалось в примирении католиков с протестантами, в устранении злобы и жажды мести, вызванных заселением Ольстера. На деле Уэнтворт только раздражал протестантов терпимостью к католическому богослужению и приостановкой преследования духовенства; в то же время он поддерживал раздражение католиков проектами заселения Коннаута. Он старался поддерживать разлад, заставлявший обе стороны искать себе помощи и защиты у короны.

Эта политика, в конце концов, вызвала грозное восстание ирландцев, мщение О. Кромвеля и длинный ряд жестокостей с обеих сторон, которые придают такой мрачный характер истории загубленной Уэнтвортом страны; но на время она отдала Ирландию в полное его распоряжение. Он удвоил доходы и преобразовал армию. Чтобы получить средства для ее содержания, он решился, несмотря на опасения, с которыми отнесся к его плану Карл I, созвать ирландский парламент. Он хотел дать урок Англии и королю, показав, как страшный парламент можно сделать простым орудием королевской воли, и это ему вполне удалось. Правда, две трети ирландской Палаты общин состояли из представителей жалких местечек, целиком зависевших от короны; а отсутствовавшие пэры вынуждены были предоставить свои полномочия в полное распоряжение Совета. Но предосторожности едва ли были нужны. Обе палаты боялись сурового наместника, призывавшего их членов не доставлять королю «зрелища ропота, или, вернее говоря, возмущения по углам», и с полной готовностью назначили средства на содержание войска в 5