Шрифт:
Закладка:
«А что же мне тогда нужно сделать?» — спрашиваю я, дрожа и догадываясь.
«А тебе нужно сделать, — нахально усмехается Герасимчук, — чтобы он нам договор пролонгировал на полгода, и нам тогда пять тысяч не платить».
«Это что такое значит “пролонгировал”»? — обмирая и снова догадываясь, спрашиваю я.
«А это значит, чтоб он нам срок его исполнения продлил, дорогуша, — все так же усмехается Герасимчук. — И мы тогда не станем платить пять тысяч».
«Дак а что же он, дурак, что ли? — вырвалось у меня. — Зачем он будет продлять договор, зная, что он с нас может получить пять тысяч?»
«А вот затем мы тебя и посылаем, — нежничает этот дьявол. — Вот это тебе и есть твой шанц последней работы на нашем предприятии. Выполнишь — орел, сокол, премия, и все прошлые дела — в архив. Не выполнишь — ну уж и сам понимаешь», — сокрушенно развел он руками.
«Дак это вы что же, как в сказке, значит?» — лишь тихо спросил я.
«Да, как в сказке», — подтвердил Герасимчук. И я от него так же тихо вышел, тут же решив совершенно никуда больше не ехать.
Потому как ехать мне туда было совершенно ни к чему. Ибо немца этого я знал как облупленного, равно как и он меня. Сам я с ним и заключал вышеупомянутый договор о поставке продукции. Причем немец совершенно не хотел его подписывать, а я клялся и божился, что все будет выполнено в срок на высшем уровне аккуратизма и исполнительности.
Так что ничего хорошего от моего дружеского визита к немчуре, за исключением того, что он просто велел бы вытолкать меня в шею, мне ожидать не приходилось, отчего я и пошел к стенду около «Бюро по трудоустройству» искать новую работу.
Ну и там смотрю, что везде «требуется, требуется», а сам и думаю — черт с ним, съезжу, авось как-нибудь там это и пронесет: вдруг этот немец уже совсем сошел с ума и все мне сейчас сразу подпишет, хохоча. А мне терять нечего.
С такими мыслями я и являюсь в это образцовое блатное хозяйство. И, гордо задрав плешивую голову, следую между рядами освещенных изнутри теплых стеклянных теплиц, полных огурцов, луку и помидоров для начальства. После чего и оказываюсь в кабинетике, где с ходу, не давая ей дух перевести, спрашиваю наглую от постоянных просителей секретаршу:
«Владимир Адольфович у себя?»
«У себя», — нахально отвечает она.
«Я к нему…»
«Одну минутку!» — вопит она, но я уже делаю шаг, открываю кожаную дверь и вижу, что там сидит мелкое совещание. А во главе его ораторствует какой-то мужик, но он далеко не тот мой друг, бравый камрад Метцель, а какой-то совсем другой начальствующий мужичонка.
«Извините, — говорю. — Помешал».
И делаю шаг назад.
А там секретарша Нинка на меня бросается, что, дескать, куда это я лезу, что Метцель действительно у себя. Но он у себя дома, потому что он месяц назад вышел на пенсию и сейчас сидит дома от обиды, что его на пенсию выперли.
«А если вы насчет луку или огурцов, то у нас их нету, они будут в марте-апреле, а мы сейчас только лишь произвели посадку этих культур», — говорит мне Нинка.
«Милая Ниночка, — отвечаю я ей. — На кой же мне они сдались, ваши огурчики, свеженькая ты моя, когда я к вам совсем по другому делу, связанному сугубо с производством, а не то чтоб все жрать да разбазаривать».
«Ну, это тогда совсем другой коленкор, — успокаивается Нинка и мне говорит: — Вы подождите, у него товарищи из Норильска. Они скоро закончат, и он вас примет».
«А я и жду, я и жду», — отвечаю. А сам думаю: господи, да неужто уж и спасен?
Ну, часа всего полтора и прождал. Они все оттуда выходят как из парилки. Я к оратору:
«Товарищ! Товарищ!»
«Что? Нет! — гаркнул он. — Я! Мы идем обедать. Луку нет, огурцов нет, помидоров нет!»
«Да я…»
«Нету луку! Нету огурцов! Вы прекратите эту порочную практику, понимаешь! Что у вас? Письмо? Откуда?»
И он берет в ручки свои мою бумаженцию и долго в нее смотрит, ничего совершенно не понимая.
А тут Нинка-умница, чтобы свой ум доказать, хихикая ему говорит:
«Да нет, Мултык Джангазиевич, оне совершенно по другому вопросу. Насчет продления договора о поставке…»
«А-а, — смягчился новый начальник. — Что ж вы сразу мне не сказали?»
Вынимает свою шариковую ручку, а у меня аж сердце захолонуло.
«Где расписаться? И что же вы это, товарищи, нас так со сроками подводите?» — журит он меня, держа мой документ и свою авторучку вместе.
«Да мы… У нас реконструкция. Всего на полгода и продлить-то», — лепечу я.
И смотрю — о Господи! — деловой этот замечательный человек, красивый этот хлопец, стоящий ныне, как кавказская скала, на страже государственных огурцов и луку, быстро мне все подписывает, а Нинке говорит:
«Шлепнешь печать. Мы пошли обедать».
После чего и уходит прочь с нетерпеливо топчущимися, как стоялые кони, норильчанами.
И — о господи! — спасен! Крашеная Нинка, все еще хихикая, ставит мне печать, я дарю ей приготовленную шоколадку «Сказки Пушкина», и действительно, как в сказке, на крыльях радости и победы вылетаю за дверь этого нервного предприятия.
Спасен, думаю. Спасен! Прогрессивка — моя, премия — моя, а все прошлые дела в архив!
А в это время в кабинете звонок. Я притаился за дверью.
«Да, да. Нет, нет, — говорит Нинка. — Уже ушел, одну минуточку — я посмотрю».
Выбегает. Я притаился за дверью.
«Товарищ! Товарищ!» — кричит она в лестничный пролет.
Ха-ха! Нету там для тебя товарищей!
Она и возвращается, понурая, говорит в телефон:
«Нет, он уже уехал, наверное». Из телефона же — ругань с акцентом, даже за дверью слышно.
Ага, думаю. Опомнился? Ну да поздновато, брат. Подпись-то на месте, и печать там же.
И на уже упомянутых крыльях лечу дальше. Солнце светит ясное, здравствуй, страна прекрасная! Небо — синее, скоро — весна, уж и теплом повеяло, и я — вон он я какой молодец! Все свои интересы соблюл, включая
