которое потом часто подтверждали свадьбой. Или не подтверждали. Впрочем, родившие даже больше ценились для замужества так как уже доказали свою плодовитость и состоятельность как женщины и матери. Бывало, что кто-то из вест не соглашался на «пробу», а ждал того самого одного-единственного суженого. А кто-то перебирал суженых и всё никак «распробовать» не мог. У всех по-разному.

Нянюшка Белава в назидание рассказывала, что тётя Блага когда-то на весенней ярмарке познакомилась с парнем. Блага ещё не была признана вестой и до её Инициации было шесть сороковников. Отправилась она туда с Браной и Бояной — родными сёстрами дяди Боеслава, вроде как за компанию, но встретила суженого. Точнее, влюбилась в какого-то парня безответно. Брана и Бояна помочь ей решили и парню тому «глаза раскрыть». Может, пригрозили, может, попросили попробовать, может, подкупили чем, но на летних игрищах тот парень вроде как к Благе женихаться подошёл. Вот только любовь у парня была к другой девушке, что и вскрылась впоследствии. А Блага после Инициации неизвестно, вернётся ли в человеческий облик или так и будет речным драконом Дуная. Вот поэтому нельзя в судьбу чужую и чувства вмешиваться. Может подобная история выйти.

У мам тоже было своё мнение: они считали некоторые свадебные ритуалы Беловодья слишком свободными и предлагали выбор между несколькими одобренными женихами, с испытаниями, как в сказках делалось, напоминая, что они не какие-то сельские девчонки, а наследницы Рода и что суженый на то и суженый, что сам придёт и сам найдётся, если позвать достойных.

Впрочем, Оляна, после истории с Мишей, почти невестой себя считала. То есть той, кто к семейной жизни не готова: не-веста.

Коловерша пискнула и завозилась, напоминая о себе, и, очнувшись от дум, Оляна поспешила в родительский терем. Жили они рядом с каменными палатами: в хоромах по правую сторону, — так что добралась она быстро.

— Добрынка, корзину принеси, молока для питомца моего и мне поесть что-то, — распорядилась Оляна, когда проходила через подклеть, и поднялась в терем.

После изматывающего ритуала восхождение на третий этаж оказалось почти на пределе возможностей. В её покоях всё оставалось как и прежде: тепло и уютно, чуть приглушённые магические лампады, расставленные по углам, давали приятный мягкий свет, отражавшийся от белёных стен и светлой древесины, кровать, закрытая стёганым покрывалом с вышивками Змеев, кресло-качалка, украшенное искусной резьбой и забитое небольшими тонкими подушками. На столике — недочитанный роман из Яви, а рядом сложенный стопкой любимый мягкий плед из овечьей шерсти, который Оляна оставила в кресле.

Отложив книгу на полку, Оляна скрутила из пледа временное гнездо и выгрузила туда малыша. Коловерша тонко пискнула, повозилась и начала что-то старательно искать, тыкаясь слепой мордочкой.

— Сейчас, сейчас, — проворковала Оляна. — Принесут тебе поесть. Потерпи, малышка… Хм, наверное, стоит придумать тебе какое-то имя, да?

Оляна едва успела переодеться, когда шустрая Добрынка принесла всё запрашиваемое и даже сверх: ещё и маленький, скрученный из бересты рожок.

— Это поилка для котят или щенков, если вдруг мамка не кормит, — пояснила Добрынка, щербато улыбнулась и сноровисто поставила на стол маленькую плошку с прозрачно-розовыми аппетитными кусочками речнокоровьей солонины, с которой в Коляду и большим съездом гостей в Гнездо удавалось обходить традиционный зимний пост в первые девятидневки бейлетя: вот уж точно речная корова — ни рыба, ни мясо, хотя язык и головные мозги у них единственное, что по вкусу было точь-в-точь, как у обычной скотины. К солонине Добрынка принесла отварной картошки, квашеной капусты и много тёртой свеклы, кусок серого ноздреватого хлеба, а ещё заварник с травяным чаем — Оляна почувствовала аромат листьев кипрея, земляники, вишни и сушёной смородины и ощутила зверский голод.

Практически накинувшись на принесённую еду, она поглядывала за девочкой-сириной, которая, увидев коловершу, авторитетно сказала, что это крольчонок, сбегала за сеном и деловито набила им принесённую корзину. Десятилетняя Добрынка была внучкой Белавы. И стоило вспомнить о нянюшке, как та тут же вошла в покои.

Нянюшка принесла ритуальную рубаху.

— Тебе нужно самой её закончить, Оляна, — показала Белава незавершённую вышивку с охранными знаками их Рода по вороту.

— Да, благодарю за помощь, нянюшка.

— Используй это. Начни с восхода солнца. Если что, Добрынка тебя разбудит, — протянула нянюшка белый клубок.

— Но… разве вышивают не красной нитью? — удивилась Оляна, посмотрев на то, что ей дали.

— Ты сама всё поймёшь, — чуть улыбнулась Белава. — За этим твои родители отправлялись в Навь.

— Это… это и есть Благословение Предка? — прошептала Оляна, и няня только кивнула.

* * *

Утро наступило, стоило лишь сомкнуть глаза. Впрочем, проснулась Оляна сама перед самым приходом Добрынки, которая принесла завтрак, но только коловерше.

— Знаешь, похоже, что ты стала крупней… Или стал… Интересно, ты мальчик, или девочка?.. — Оляна осторожно погладила питомца, довольно чавкающего молоком. Её крольчонок за ночь обзавелся белым пушком и больше не сверкал розовой шкурой, даже ушки как будто стали длиннее.

Быстро сбегав в свою ванную комнату и исполнив утренний моцион, Оляна принялась за вышивку, но перед этим быстрой скороговоркой вознесла благодарность предкам и решительно взялась за белый клубочек. Стоило только вдеть нить в иголку, как вспомнился обряд с коловершами: тонкая пряжа из неизвестной шерсти словно набухла алым и в покоях отчётливо запахло железом и… родной кровью.

Оляна сглотнула, отогнав от себя предположения, и сосредоточилась на стежках, завершая намеченные обрядовые узоры и родовые знаки. Что бы это ни было, чем быстрей она закончит работу, тем скорее освободиться тот, с кем соединён подобный ритуал. Красные нити для обрядовых одежд часто вымачивали в крови, своей или ближайших родственников, красные обереги из-за этого и считались самыми действенными и сильными, но это… это было что-то иное.

Закончить вышивку Оляна успела как раз к раннему зимнему закату и с облегчением выдохнула. Пальцы покалывало от напряжения, глаза утомились, к тому же снова зверски захотелось есть. Во время подобных «вышивальных» обрядов нельзя было принимать пищу и проявлять неуважение.

К вечерней трапезе к Оляне присоединились сёстры, которые тоже весь день вышивали. Коловерша Ожеги, очень смешно переваливаясь, бегал за ней, пищал и как будто посвистывал через утолщавшийся клювик. Гусёнок и есть. Котёнок Озары, как и крольчонок Оляны, тоже не слишком-то подрос, но обзавёлся довольно смешно торчащим светленьким пухом и выглядел серо-полосато-пятнистым комком с лапками и коротким остреньким хвостом.

— Новорождённые котята открывают глаза день на пятый, — сказала сестра, которая сложила