– Пошли, пошли! – легко хлопнула его Надя по плечу. – Дело житейское, а без хлеба-то как?..

Глава вторая

Два дня работал в домике; отскабливал мастихином краску с неполучившихся мест, часами сидел перед холстом, курил до першения в горле, искал подходящий цвет, какой-нибудь нужный, верный штришок, но не находил. Привык он к открытому пространству, естественному освещению, чтобы полотно было здесь же, перед натурой, и тогда пейзаж получался сочный, правдивый, как любили выражаться художники – цепляющий… И в понедельник утром решился идти с холстом к месту, работать на воздухе, и тут только вспомнил, что мольберта-то нет, он его не привез… Помучился еще немного, соскреб наконец почти половину написанного, повернул изуродованное полотно лицом к стене. Взял сумку, запер дверь…

На завалинке магазина, сложенной из бутового камня, сидят рядком старушки. В ногах у них вялые, грязные собаки – смешные и жалкие уродцы, произошедшие от скрещивания самых разных пород.

Сергей кивнул старушкам:

– Здравствуйте. Нет еще хлеба?

– Ни-и, – поморщилась ближайшая к нему, по лицу и одежде татарка, а другая, толстая и рыжая, хлопнула ладонью по завалинке рядом с собой:

– Садись, милок, долго ждать-то прийдется.

Сергей присел в сторонке, достал из кармана пачку «Примы», повертел в руках. Нехотя закурил… Старухи вели беседу о пенсии – что четырнадцатого числа ее не будет, опять задержут; о том, у кого как чувствуют себя коровы после отёла, добрые или нет телята; об ожидании приезда детей и внуков; о поздней, конечно, весне, о сене, посадках…

– Ты очередь-то займи, милок, – посоветовала рыжая, – а то ведь вона сколь народу, и еще подойдут. Гляди, не достанется, не дай бог.

А желающих купить хлеба действительно хоть отбавляй. Толпятся на крыльце магазина, прохаживаются по улице, да и в самом магазине наверняка кое-кто есть.

– Как узнать, кто последний? Не кричать же… неудобно.

– А чего ж неудобного? – удивилась рыжая, сама крикнула как для примера: – Кто последний, слышь, занимал?

– Я! – так же громко, хотя стояла в пяти шагах, отозвалась маленькая, в фиолетовом шерстяном пушистом берете женщина. – Если отойду, то вон за пацанёнком держитесь. – Она мотнула головой в сторону сидевшего на корточках под щитом объявлений мальчика, которого Сергей узнал – Надин сын. – А мне в контору тут надо. Успею до хлеба…

– Успе-ешь! – заверила рыжая. – Пока разгрузят, да очередь пока дойдет… и привезут-то еще черт-те когда…

– Ну да. – И, ободренная этим заверением, женщина пошагала к конторе.

Сергей, как всегда, наблюдал. Он вглядывался в людей, изучал, прислушивался; встал, отошел, смотрел на старух со стороны. Неплохая темка: сидят вот, оторванные от хозяйственных дел, и час, и другой, и ждут… Тут же стало совестно за «темку», кашлянул, будто произнес это слово вслух. Слушал.

– …пенсю дадут…

– Уу, когда дадут-то ее!

– Ну, дадут когда-нить! Сразу куль муки возьму. Печка у нас добрая. Мука есть – и забот никаких.

– Уху-к. На этот куль-то и всю пенсю выложишь.

– Зато на сколь хватит!..

– Уу, улетит как милай! И все равно не то – к энтому хлебцу привыкли, к казенному, другим не наешься.

– М-да-к…

К строящемуся неподалеку от магазина дому подъехал, чихая и кашляя, скрипучий, побитый тракторишко с прицепом. Из кабины выпрыгнул худой длинный парень в грязной рваной фуфайке, плешивой кроличьей шапке, торопливо направился к магазину; водитель развернул трактор, поставил рядом с кучей строительного мусора – ломаного кирпича, кусков бетона, досок опалубки.

– Привет, хлебные души! – взбегая по ступенькам крыльца, весело бросил парень всем сразу.

– Здравствуй, здравствуй, Дима, – ответили старухи, глядя на него, скорбно покачивая головами.

Парень скрылся в магазине, дверь на неразработанных, новых пружинах с силой захлопнулась. Старухи дружно вздохнули.

– Энтому всегда есть покупка. Стоит, миленькая, не переводится.

– М-да-к…

Кажется, почти сразу он выскочил обратно, в руках по бутылке «Русской». Трусцой заспешил назад, к трактору.

– А был, помню, парнишка-то симпатичной, – глядя ему вслед, с сожалением сказала рыжая. – С армии как вернулся, так и пошел хлебать без запятых.

– М-да-к, все они хлебуны еще те…

– А слыхала, Аньку-то, Пестунихи дочь, в город увезли, на следствие, говорят.

– Да ты чё!

– Мне вчерась Мартемьянна встретилась, рассказала. У Аньки-то этой, помнишь, дочка была, в позапрошлом годе родила ее?

– Аха, аха…

– Ну и так вот, Анька с ей в Черногорское поехала, на Новый год как раз, и с брюхом опять…

– Аха, аха, – торопила похожая на татарку старуха, предвидя страшный, интересный рассказ. – Ну?

– Ну, вернулась без дочки этой своей. Сказала, мол, пожить оставила у сестры, пока рожать-то будет…

– Аха.

– Ну, время проходит, а потом – уже и ни брюха у ей, ни ребенка… Кто-то вроде как в милицию заявил, приехали, увезли в город на следствие, говорят. Исчез ребенок – и всё.

– О-ё-ё-ёй… Допилася баба!

– Уху-к. Сперва муж вон ее – Витька-то – в тюрьму отправился, теперь, глядишь, и сама туда же.

– О-ё-о… Пестуниха, слава богу, не дожила, не увидела…

– Добрая была женщина. После ее все у них и перевернулось…

– О-ё-ё-ёй… Горе-горе…

Парень Дима и водитель трактора, скрывшись в строящемся доме, через несколько минут вернулись к куче и стали энергично закидывать в прицеп мусор. Камни и доски грохались о борта и днище… Время от времени работа прерывалась – водитель и Дима вытирали руки об одежду, прикладывались к бутылке. Затем перекуривали. И очень быстро ослабели, заспотыкались, стали ронять доски и камни и наконец сели на кучу. Посидели, легли…

– В-вот работнички, – хмыкнул пожилой коренастый мужчина с большой тряпичной сумкой на плече. – Надо бы им после работы платить, а эдак они и за месяц не справются. Им же только до пойла добраться.

Привезли. Старенький разболтанный грузовичок «ГАЗ» с надписью «Хлеб» на будке, трясясь и звеня на выбоинах в асфальте, развернулся, встал у окошечка. Люди потекли в магазин, шумно строились в очередь, ругаясь, посмеиваясь. Продавщиц было две – одна, низенькая, плотненькая татарочка лет тридцати, сразу стала торговать, а другая, которую Сергей уже видел два дня назад, считала лотки. Грузчик суетливо сбрасывал буханки на полку.

Возле стола с отодвинутыми на край весами давились желающие купить без очереди. На них кричали, называли бесстыжими; хрипловатый голос татарочки перекрывал всех:

– М-молчать! Тудыт вашу мать! Работать не могу. Молчать, вам сказано!

Брали помногу, буханок по восемь-десять – кто на сухари про запас, у кого семья большая или соседи попросили, да и корову перед дойкой угостить надо кусочком; и именно «брали», денег почти ни у кого не было, продавщица записывала должников и суммы в тетрадь.

Сергей, глядя на других, купил пять буханок, а заодно и цинковое ведро (Филипьев вчера намекнул, что пора возвращать данные на время вещички). Хотел было отдать буханку Надиному сыну, но передумал: «Сам вечером отнесу, когда пойду за молоком».

Вернувшись домой, передохнув после хлебной эпопеи, занялся зарисовками – старушки на завалинке, счастливо улыбающийся парень на крыльце