Премьер Леон Блюм, страшно напуганный, примчался в больницу, куда свезли всех раненых. Он прибежал прямо из театра, во фраке, и начал лично приносить извинения пострадавшим, а кагуляры просто растворились в толпе демонстрантов, исчезли.

То, что именно кагуляры устроили потасовку, мне рассказывал сам Филиоль. Он всегда был безудержно хвастлив и при этом отнюдь не лжив, но даже если бы я не доверял ему, то всё равно оказался бы вынужден признать, что скандал, разразившийся из-за событий 16 марта 1937 года, был кагулярам на руку. Он вовсю обсуждался в прессе, где социалистов честили по-страшному. Члены бывшей лиги «Боевые кресты» на их фоне выглядели ягнятами, да и сам фашизм многим обывателям начал казаться симпатичным и благородным. Делонкль, Шуллер и вся их компания должны были остаться довольны.

Жаль только, что «Битва» Туржанского и Фаркаша в таких обстоятельствах вряд ли запомнилась своим зрителям-ветеранам. Им запомнилась совсем другая битва – страсти-то перед кинотеатром кипели нешуточные, не сравнимые ни с одной кинобаталией. Филиоль уж постарался.

Я повторял и ещё раз повторю, что методов Секретного комитета революционного национального действия отнюдь не одобряю, считая их грязными, но виртуозность работы Филиоля в этот раз вызвала у меня невольное восхищение. Красота исполнения была такова, что этические соображения просто отступили в сторону. Я ничего не мог с собой поделать. Я повторял себе, что Филиоль – самый настоящий безумец, но его профессионализм, а также исключительная сила ненависти к евреям и коммунистам импонировали мне и импонируют даже теперь.

Я точно знаю, что и меня многие в нынешней Франции (особенно левые) принимают за безумца. Ну и что с того? Пусть болтают! Меня это совсем не удивляет и не огорчает. Может, я ещё с ними и соглашусь… если успею, конечно, ведь меня могут расстрелять уже завтра, не дожидаясь 6 февраля.

Может, я и безумец, но у кого сейчас всё в порядке с головой? Взять, к примеру, генерала де Голля, который убежден, что я, не заложивший ни одного еврейчика, а нескольких даже спасший (да, было, каюсь), несу ответственность за массовые казни сыновей и дочерей Израиля. Если де Голль уверен, что я несу за это ответственность, у него всё в порядке с головой? А ещё он явно считает себя новоявленным Наполеоном Бонапартом. Это уже попахивает манией величия. Так что же? У него всё в порядке с головой?

Если уж зашла речь о безумии, то не будем выискивать отдельных безумцев в толпе безумцев и признаем – в нынешней войне большинство из нас проявили себя как помешанные, уничтожая друг друга с таким остервенением, которое обычно наблюдается у буйных сумасшедших. Нормальных людей у нас почти нет. А я, если и безумец, то тихий.

Конечно, есть то, что приводит в бешенство даже меня – еврейская наглость и пронырливость. Я этого на дух не переношу, но людей, которые остаются тихими всегда, в принципе не бывает. Так уж Господь решил, когда над Адамом колдовал и Лилит мастерил.

Говорю же я сейчас обо всём этом только потому, что абсолютно уверен – разные идиоты и прохвосты непременно попытаются представить меня безумцем, как только я покину наш наигнуснейший мир. Хе-хе… Пусть болтают! Но пока что возвращаемся к Филиолю, персонажу жутковатому и одновременно весьма любопытному.

Весна 1937 года выдалась для кагуляра Жана Филиоля не менее плодотворной, чем зима. Его криминальные «подвиги» множились, да и вообще деятельность Комитета набирала обороты.

КАГУЛЯРЫ – таково в 1937 году было самое употребляемое и даже модное слово во Франции. Началось всё именно с весны, когда произошло очередное убийство, о котором расскажу чуть позже, а сейчас мне важно отметить, что после этого убийства французское общество наконец увидело нешуточный размах деятельности кагуляров и стало по-настоящему бояться. Вот почему сами кагуляры называли это своё преступление «несомненной и великой удачей».

Согласитесь, как-то стыдно называть удачей преступление, но они его называли именно так. Делонкль даже посмеивался и повторял: «Какие же мы страшные, очень страшные!» Он повторял свои слова и впоследствии после каждого нового преступления кагуляров, когда Париж, обнаружив очередной труп, кричал, содрогаясь от ужаса, а затем этот крик эхом слышался во всей Франции.

Страха добавляло и то, что о кагулярах почти никто ничего не зал точно. Слава их не сияла подобно солнцу, а покрывала их, как ночная темнота. Чем известнее были кагуляры, там таинственнее становились. О них говорили всегда шёпотом, при этом бросая на собеседника многозначительные взгляды – дескать, сам должен всё понимать – а ведь никто ничего толком не понимал. Говорили, что есть организация, называющая себя Секретным комитетом революционного национального действия, и что комитетчики собираются на таинственные совещания, скрывая друг от друга лица. Иногда упоминали даже офис фирмы Шуллера как место собраний, но тут же оговаривались, что всё это фикция, а настоящее место сборищ находится совсем не там.

Также очень многие пытались предугадать, кто станет следующей жертвой – женщина или мужчина, бедняк или человек состоятельный, еврей или социалист. Догадки эти редко оказывались верными, а непредсказуемость казней создавала ещё больше страха перед кагулярами.

Больше всех паниковали левые, но оказалось потрясено и столичное общество в целом. Даже для нас, фашиствующих писателей, радости во всём этом было крайне мало. Мы видели в происшедшем лишь позор для нашего движения.

Делонкль, Шуллер, маршал д’Эспере и другие члены Секретного комитета, думаю, гордились созданной ими организацией. Ну а Филиоль и его подмастерья (Гросувр, Жеанте, Миттеран, Бетанкур и Дарнан) просто блаженствовали и ощущали себя героями. Ещё бы!

А теперь хватит общих рассуждений. Пора перейти к сути, но о «великой удаче» кагуляров я поведаю завтра, если, конечно, за мной не придут, чтобы вести на расстрел.

31 января

История третьей кагулярской казни, самой удачной

Представьте себе благоухающий майский Париж 1937 года. В мае наш город как-то особенно роскошен, незабываем, в том числе и благодаря пряным сладостным ароматам весенних