об этом жалею. Когда ты прижималась ко мне, забрасывала на меня ногу, обнимала за шею… Лучше б я послушал, как ты стонешь.

Гадский Воронцов не убавляет громкость, вещая все это без всякой оглядки, а на лестнице уже слышны голоса Тиль и Тима. Им такое слушать не стоит. Я вынуждена зайти в спальню и прикрыть за собой дверь.

— Вот об этом мы с вами и должны поговорить, — поджимаю я губы. — Что вы забыли у меня в комнате?

— Ты кричала, — пожимает Виктор плечами. — Я честно постучал в дверь. Стукнул пару раз, но ты не реагировала. Я не хотел, чтобы дети испугались, и вошел тебя разбудить.

— И почему не разбудили?

— Разбудил, но, видимо, не до конца. Думал предложить тебе аспирин, ты была совсем горячая. И в жару несла какой-то бред. Но ты успокоилась, и я оставил попытки дать тебе лекарство.

— Но не ушли, — в моем голосе звенит обвинение.

Воронцов откладывает свой мячик и надвигается на меня.

— Варя, ты сняла футболку, отпихнула простынь и предложила мне лечь рядом. Как ты думаешь, — вкрадчиво уточняет Виктор, — мог ли я уйти?

— Но вы же сами признаете, что поняли, что я не отдаю отчет в своих действиях! — я поражена тем, как у него все просто.

— И поэтому я не воспользовался твоим состоянием. Но, черт побери, Варвара ты мне должна. Я всю ночь не мог сомкнуть глаз. Твое тело в лунном свете, эти волосы, разметавшиеся по шелку… Какого цвета соски, Варя? Этот вопрос не давал мне покоя до рассвета. Розовые?

Меня почти колотит, от Воронцова словно идут электрические разряды, моя кожа горит, дыхание дается с трудом, но ноги будто прирастают к полу.

Виктор вытаскивает из пучка длинную шпильку, и коса, размотавшись падает мне на плечо.

— Я тебя держал в руках, трогал, видел, вдыхал твой запах, и знаешь, что? — он поднимает бровь. Глаза его темнеют.

— Что? — слабым голосом спрашиваю я, ошарашенная силой желания в его голосе.

Наклонившись ко мне, он обволакивает меня ароматом парфюма и кофе. Будоражащий шепот над ухом доводит меня почти до обморока.

— Что подарок я выбрал для тебя очень подходящий.

На плечи ложатся широкие ладони, и, мягко развернув чуть влево, Виктор подводит меня к постели, на которой лежит огромная глянцевая коробка, перевязанная персиковым бантом.

Поглощенная Воронцовым, который затмевает в любом помещении все вокруг, я ее не заметила, а теперь сделать вид, что ее нет, не получается.

— Мне не нужны от вас никакие подарки, — облизнув губы, выдавливаю я, не отрывая взгляда от банта.

Не нужны — это правда, но любопытство и предвкушение от этого никуда не исчезают.

— Даже не хочешь посмотреть, что там? — искушает Виктор, поглаживая мои лопатки.

Помявшись, я тяну за ленту, и сердечко начинает колотиться.

Что там? Мне тоже купили плюшевую игрушку, только большую?

Но когда я поднимаю крышку коробки и сдвигаю белоснежную шуршащую оберточную бумагу, я обмираю.

Глава 27

Песец. В смысле, соболь.

Дрогнувшими пальцами я провожу по шикарному меху.

— Посмотри, — хрипло приказывает Воронцов и подцепляет великолепие, развернувшееся во всей красе.

Это шубка. Роскошная вещь, которую я бы не смогла себе позволить.

Я остолбенело разглядываю на целое состояние в его руках, и, не дождавшись от меня реакции, Виктор накидывает мне его на плечи.

Первая дурацкая мысль — легкое, вовсе не такое, как моя искусственная шуба, тяжелая и с жесткими швами. Я ее почти и не ношу, предпочитая пуховик, который Тимошка регулярно загваздывает то ботиночками, то испачканными в зимней жиже игрушками.

Робко провожу кончиками пальцам по шелковистому меху.

Это… я даже боюсь представить, сколько это стоит. Шубка вобрала в себя аромат пропитанной вербеной оберточной бумаги и пахнет чужой дорогой жизнью.

Это просто не может быть мне подарком.

Слишком дорого.

За эти деньги можно купить машину… Я так думаю. Не уверена.

— Это комплект, — вырывает меня из транса Воронцов, и я против воли бросаю взгляд на дно коробки, где на дне лежит еще что-то.

Как под гипнозом достаю оставшееся, и сердце ухает.

Шелковое белье цвета слоновой кости. Не сказала бы, что развратное, скорее наоборот, в стиле «старых денег». Короткие свободные шортики с разрезами по бокам и топ на ажурных бретелях.

Комплект?

И тут до меня доходит…

Расширенными глазами смотрю на Воронцова, который просто пожирает меня взглядом.

— Я очень хочу увидеть все это на тебе. И снять собственноручно. Хотя мех для начала можно оставить…

Белье выпадает у меня из рук.

Это еще более непристойно, чем то, что вытворял Воронцов сегодня утром.

Как назло, воображение подкидывает мне картины того, как мы сплетаемся на соболиной шкуре.

Дьявол! Он чистый дьявол!

— Это неприемлемо, — снимаю я шубу и сую Виктору обратно. — Слишком дорого, не говоря уже о том, что подарки мне в принципе не нужны.

Глаза Воронцова гневно сужаются.

— Здесь я решаю, что слишком, а что нет. А что до тебя, я считаю, что ты достойна подарков. Только посмей не принять.

Виктор стремительно проходит через комнату, открывает дверь в мою спальню и бросает шубу мне на постель.

— Посмею, — говорю ему в лицо, когда он возвращается. Сил мне придает обида, что я действительно не могу принять такой подарок. — Иначе я буду обязана вам.

— Да? — приподнимает Виктор бровь. — Если так на это смотришь, я не в накладе.

— Хотите меня купить?

А вот теперь я, кажется, сильно его разозлила.

Молниеносным движением он притягивает меня за талию к себе, и я впаиваюсь в его тело, совпадая с ним, как две половинки одного целого.

— Купить? — потемневшие глаза не предвещают мне ничего хорошего. Воронцов приподнимает двумя пальцами мое лицо за подбородок. — Не врешь ли ты себе, Варя? — и наклонившись произносит на ухо голосом, от которого меня бьет током. — Ты меня хочешь.

— Отпустите! — я делаю попытку вырваться, но Виктор другой рукой фиксирует меня за ягодицу.

— Отпущу, — злится он, но не торопится исполнить обещанное. Более того, ладонь на моей попке ведет себя чересчур своевольно. — Только кое-что покажу для начала.

Хочу возмутиться, но Воронцов целует меня в шею.

Сдвигая ворот платья, он прокладывает дорожку горячими губами, отнимает обжигающим дыханием мою решимость. Внутри все сладко обмирает.

Перемежаю поцелуи со словами, Виктор припечатывает:

— Не боишься пожалеть? Ты же уже таешь, ты меня хочешь. Я это чувствую. Я это представляю.

Он крепче сжимает мою ягодицу, и мое волнение растет. Слова протеста застревают в горле. Вторая рука присоединяется к первой.