Шрифт:
Закладка:
В декабре 1916 года правительство запретило проведение съезда ВЗС. Когда полиция разгоняла делегатов, Львов обратился к собравшимся земцам:
«Верьте, мы победим!» В те же дни царица писала супругу: «Я бы спокойно и с чистою совестью перед всей Россией отправила бы Львова в Сибирь»[226].
После возникновения в Госдуме так называемого Прогрессивного блока[227] с новой силой воскресли мечты об «ответственном министерстве», зароненные еще М. М. Сперанским[228]. В разных кружках в Петрограде и Москве стали составляться многочисленные списки этого самого министерства. В среде земцев и деятелей военно-промышленных комитетов Георгий Евгеньевич считался единственным претендентом на пост председателя Совета министров. На фронте, в армии шли те же разговоры, но там интересовались главным образом двумя должностями – премьера и военного министра: кандидатами на эти должности в 1916 году неизменно называли князя Львова и Гучкова.
2 марта 1917 года, в день своего отречения от престола, император Николай II назначил Г. Е. Львова председателем Совета министров, в этот же день Временный комитет Государственной думы назначил его председателем правительства.
Князю Львову казалось, что он дожил наконец-то до счастливых дней, когда можно творить новую жизнь – не для народа, а «вместе с народом». Он «впал в эти дни в совершенно экстатическое состояние. Вперив взор в потолок, он проникновенно шептал: „Боже, как все хорошо складывается!.. Великая, бескровная…“[229]
Князь был склонен придавать событиям вселенский масштаб, предрекая всеевропейскую демократическую революцию: «Известия из Болгарии производят сильнейшее впечатление. Туда уже перекинулась революция из России, и немцы „усмиряют“ болгарских солдат. Глубоко надеюсь, что скоро революция перекинется и в Турцию, и в Австрию. А тогда немцы останутся одни усмирителями против всех народов. Дай Бог! Тогда „смысл войны“ осуществится с той стороны, с которой его никто не ждал…»[230]
На вершину власти нашего героя вознес прежде всего его авторитет эффективного управленца. Однако князь обладал весьма своеобразными организаторскими способностями, как нельзя лучше подходившими к свободному творчеству общественных организаций, но малопригодными для обуздания разбушевавшихся революционных и партийных страстей. Ни войск, ни полиции в его распоряжении не было. Бороться с охлократией, просыпающейся со всех сторон, растущей и крепнущей под влиянием беззастенчивой, злобной, бешеной пропаганды, Временное правительство не могло прежде всего в силу своей идеологии[231].
«В области практической работы он умел чутьем нащупать назревавшую задачу, наметить для выполнения ее подходящего человека, поставить перед ним это задание в самых общих чертах, дать полную свободу в осуществлении, всячески поощрять свободную инициативу… Организационные формы его не интересовали. Единообразия, заранее надуманных схем он не только не добивался, но даже боялся как чего-то искусственного, нежелательного. Он чувствовал себя совершенно свободно среди разнообразия экспромтного творчества сотрудников, которое принимало подчас почти хаотические формы. Он умел на ходу дела, со стороны, сказать в помощь всегда умное и веское слово. Его деликатное общее руководство необычайно возбуждало энергию, самодеятельность, инициативу сотрудников. У него не было равного в умении привлечь к делу обильные средства. И наконец, одним из главных его талантов являлось умение внести мир и единение в среду своих многочисленных сотрудников»[232], – писал активный деятель земского движения Тихон Иванович Полнер.
Однако в качестве министра-председателя Львову приходилось иметь дело не столько с людьми, сколько с партийными установками, проводившимися в жизнь министрами, занимавшими порой антагонистические позиции. Какое тут может быть единение…
В конфликте между Керенским и Милюковым он был ближе к эмоциям Керенского, чем к уму Милюкова. «К Керенскому Львова привлекало очень многое: и пламенный патриотизм, и вера в русский народ, и лихорадочная, полная экстазов энергия, и отрицательное отношение к „партийному византийству“, и многое другое. Даже любовь к помпе, к сценическому действу не отталкивала князя Львова: он чувствовал, что для разыгрывавшихся грандиозных событий его собственный будничный, серый обиход, его всегдашняя скромность недостаточны: требовалось что-то более яркое, действующее на воображение. Жить и действовать во Временном правительстве – без веры в чудо – было невозможно, а ждать чуда казалось вернее от энтузиазма Керенского, чем от умственных выкладок Милюкова»[233].
Когда вооруженные рабочие и часть петроградского гарнизона в июле 1917 года выступили с оружием в руках против Временного правительства, по предложению Г. Е. Львова были вызваны значительные силы с фронта. Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов нехотя присоединился к этой мере, но в ответ потребовал, чтобы правительство немедленно опубликовало новую программу своей деятельности, учитывающую мечты социалистов. Временное правительство обязывалось руководствоваться решениями Всероссийских съездов Советов. Львов протестовал, но, не поддержанный большинством, вынужден был сложить свои полномочия председателя и министра внутренних дел.
На другой день князь Львов прислал в правительство следующее письмо: «…После подавления вооруженного мятежа в Петрограде под влиянием представителей крайних социалистических течений Временное правительство приняло решение о немедленном осуществлении предложенной министрами-социалистами программы дальнейшей деятельности правительства. <…> Но она неприемлема для меня в целом – ввиду явного уклонения ее от непартийных начал в сторону осуществления чисто партийных социалистических целей… К таковым относятся немедленное провозглашение республиканского образа правления в Российском государстве, являющееся явной узурпацией верховных прав Учредительного собрания, единого действительного выразителя народной воли. Также вторжением в права Учредительного собрания является проведение намеченной аграрной программы. Давая на это согласие, я нарушил бы обязательство, принятое мною на себя по долгу присяги перед народом. <…> Я выхожу из состава Временного правительства и слагаю с себя обязанности министра председателя и министра внутренних дел. 8 июля 1917 года. 3 часа»[234].
Князь Львов предложил заместить его как министра-председателя Керенским. Предложение это было принято.
Осенью 1917 года князь долго лечился, затем переменил имя, отпустил бороду и уехал в Сибирь, которую всегда считал краем безграничных хозяйственных возможностей. Поселился в Тюмени. 28 февраля 1918 года его опознали и арестовали. Затем последовали тюрьма в Екатеринбурге и вызволение из нее[235]. По словам
