Шрифт:
Закладка:
«Ну, Анна, перерыв, — воскликнул он, вставая, и пошатнулся. — Ступай-ка обратно за стойку, слышишь? А то кто-нибудь, чего доброго, тебя обсчитает. При твоей доброте и бескорыстии такое очень даже может случиться».
Уголки губ у старухи опустились и вновь слились с глубокими складками у подбородка. Она пристально глянула на Макса поверх очков. Никто не сумел бы сказать, что заключалось в ее улыбке — злость ли, насмешка ли, а может, она попросту рассчитывала вызвать толстого Макса на откровенность. Как знать?
«Послушайте-ка все, — начал Макс, — вот перед вами Даниэль. Всяк знает, как часто мы с ним грызлись, если хотите, даже не просто грызлись, лбами сшибались, снова и снова. Ведь ему, собаке, упрямства не занимать, как и мне».
«Твое здоровье, Макс», — сказал Даниэль.
«Будь здоров, Даниэль, — ответил Макс. — Ну а теперь, Ида, не ленись, налей-ка еще по одной!»
Фройляйн Ида проворно метнулась к буфету и потянулась было за бутылкой, но Анна не дала и поставила на поднос две рюмки, правда, полные до краев.
«Вот он, — продолжал Макс, показывая обеими руками на Даниэля. — Пусть все знают, он мой друг! Дружище, что мы только с тобой не переживали и не вытворяли!
Некоторые считают, что ее — настоящей мужской дружбы — не существует вообще, но я вам говорю: она есть! Правда, только среди настоящих мужчин.
Ладно, мы нет-нет да и ткнем чем-нибудь друг дружке в нос, что говорить... случалось, и в морду тыкали. Было да быльем поросло — Хильдхен, не слушай! — из-за женщины мужская дружба не ломается. А из-за политики... и драка ни к чему, платформа у нас общая, социалистическая, скажу я вам. Согласись, Даниэль».
«Я никогда и не считал, что ты собираешься реставрировать в Хорбеке капитализм». — Друскат откровенно забавлялся.
У Макса взлетели брови:
«Так в чем же мы расходимся? — Он прошелся между столов. — Даниэль, по правде сказать, стройней меня, зато я красивее. Я люблю людей, а у него задушевные отношения только с теорией. Потому-то мы сейчас так по-разному оцениваем ситуацию в сельском хозяйстве».
«Возражаю! — запротестовал Даниэль. — Причины в другом».
«Ну хорошо! — Макс остановился за спиной двух своих приятелей, тяжело оперся им на плечи и с наигранной грустью сказал: — Ладно, мужики, я думаю только о вас, а он, к примеру, вывозит тачкой навоз и думает обо всем мире. Он ведь, опять же, в партшколе обучался. А я, бедный, прошел всего лишь школу жизни».
Изложив сию незатейливую мысль, Макс, разумеется, пожал бурные аплодисменты.
Лукаво улыбаясь, он взглянул на Друската. Тот подождал, пока отгремят рукоплескания, потом сказал:
«Не зарывай свой талант в землю. Ты самородок: только носом поведешь — а он у тебя ой как развит! — и большей частью делаешь то, что надо. И всегда к выгоде Хорбека. Сейчас опять что-то назревает. Похоже, Макс, погода переменится. Перемены напрашиваются, ты ведь должен чуять. Макс, ну-ка, поднатужься! Жаль будет, если ты со своим носом в лужу сядешь».
Даниэль сиял, старая Анна благосклонно взирала на него поверх очков. Некоторые из посетителей даже засмеялись.
«Чаще в луже оказывался ты, малютка, — отпарировал Макс; теперь смеялись уже над Даниэлем. — Между прочим, я как раз собирался объясниться тебе в любви. Свои собаки грызутся — чужая не лезь. Но по нашим временам эта пословица не годится. Мы с ним и деремся, и миримся. Ведь наши трения суть разногласия единомышленников. А потому нужно торжественно дать зарок: в случае чего, если одному из нас действительно понадобится помощь, другой его выручит! За это опять же стоит выпить! Но только давай по обычаю».
«Что ж, если так надо», — сказал Друскат.
«Надо».
Оба направились к стойке, остановились там, повернувшись лицом к лицу. Потом, печатая шаг, как солдаты при смене караула, пошли навстречу друг другу, на минуту вытянулись по стойке «смирно» и под ликующий гомон гостей расцеловались в обе щеки.
Хильда не очень-то любила подобные развлечения. К тому же она заметила, что Аня с Юргеном тоже с насмешливой улыбкой наблюдают за действиями старших. Надо бы отослать их домой, незачем детям до поры до времени видеть все это.
Зато Анне Прайбиш представление понравилось. Она подала мужчинам полные до краев рюмки, и сотни складочек на ее лице сложились в маску, которая явно должна была выражать благосклонность. До глубокой старости Анна сохранила известную симпатию к крепким мужчинам с военной выправкой, а кроме того, она радовалась успеху своей мирной миссии.
«Ваше здоровье!»
Солдаты еще раньше, прямо с озера, вернулись в часть, однако Макс ухитрился задержать музыкантов: завтра они сыграют в честь генерала. Теперь они выстроились в передней, взялись за инструменты и снова грянуло: «Подари сердечко и скажи мне: «да» — да так, что у Анны в буфете задребезжали стаканы.
«Танцы по спецзаказу!»
Сам Макс танцевать ленился, но подвел Даниэля к Хильде:
«Покажите-ка класс!»
Танцевали они не поймешь что, то ли уанстеп, то ли польку, — жуть, а не музыка! — слова друг с другом не скажешь, и все же Хильде нравилось, как Даниэль ее вел, как ритм трескучей музыки соединил их, как он держал ее в объятиях. Она чувствовала спиной его руку, чувствовала его тело... Как давно она не танцевала... не то уанстеп, не то полька, ей чудилось, будто она танцует вальс, танцует перед ним на лугу, как тогда летом... он все такой же стройный... боже, неужели за все эти долгие годы в ней не умерла нежность к Даниэлю?
Что за мысли?
Она помнила его тело, которое столько раз ласкала, пушок на груди... сколько раз они лежали у озера или в высокой траве на лесной прогалине, там, на пригорке под липой.
Лето, и липа благоухает, глаза Хильды широко раскрыты, она видит небо над собой, и облака, и лицо Даниэля, потом глаза закрываются... Старуха, почти сорок, а в ту пору она была ничуть не старше этих вот двоих детей, такая юная,
