ритме. Через определенный интервал, согласно предложенному правилу, остальные должны были ответить. Затем наступала очередь следующего человека и так далее. Нетрудно представить сложность подобных упражнений, особенно когда одновременно нужно было выполнить и физическую задачу. Женские имена могли легко заменить на цвета, названия опер, различные объекты, жесты, что угодно. Интересно было наблюдать, что время может казаться очень медленным, когда наши усилия – механические, или очень быстрым, когда наше внимание и присутствие становятся свободными.

Вообще говоря, нас сурово испытывали, но награда стоила усилий. Вся эта гимнастика для ума, созданная с дьявольской изобретательностью, стимулировала повышенный уровень сосредоточенности, результатом которой было высвобождение независимого внимания, не подверженного тому, что Гурджиев называл «ассоциативным механизмом».

У нас складывалось впечатление, что после обеда мы ничего вообще сделать не сможем, но во второй половине дня, когда в Приоре находился Гурджиев, нам удавалось работать еще интенсивнее. Если брался новый общий проект, вначале он убеждался в том, что каждый из нас полностью понимает, что нужно делать. Тогда он становился требовательнее. Он находил оригинальные способы бросить вызов нашей самооценке, сталкивая нас с нехваткой устойчивого внимания и недостаточностью нашего присутствия перед лицом действительности.

«Доктор, вы куда идете?» – спросил он д-ра Киселева.

«Я иду в Оранжерею к …»

Гурджиев не дал закончить фразу. «Вы можете заметить, что ваши товарищи несут доски в том же направлении. Так почему же вы идете с пустыми руками? Возьмите одну! Они работают для вас, поэтому и вы должны работать для них».

Вы можете представить двойной дискомфорт Киселева: с одной стороны, огорчение из-за невозможности спокойно покурить по дороге, а с другой – от болезненно выставленного напоказ его эгоцентричного отношения.

Требования и провокации усиливались: «Смотрите, все проходят мимо, и никто не поднимет эту бумажку!.. А вы! Посмотрите! Почему возвращаетесь с пустым ведром? Вспомните, что можно на обратном пути полить помидоры. Почему вы работаете как чернорабочий? Попытайтесь осознавать потребности и возможности момента. Все мы зависим от работы и понимания каждого».

Трудно было принять, что мы пассивны, равнодушны. Одним словом – спали, всегда стремились по пути наименьшего сопротивления. Каждый из нас чувствовал смущение и неудовлетворенность не проявлять нужную инициативу в правильный момент. И все же Гурджиев пытался пробудить в нас совсем не чувство вины; напротив, он постоянно разъяснял, что вина зачастую патологична. Его целью было пробудить в нас собственную ясность и осознанность.

«Лишь сознательный труд достоин истинного христианина, – говорил он. – Это постоянное усилие – быть на уровне наивысшего понимания».

Пока наши умы оставались ясными и бдительными, мы воспринимали то, что было необходимо, Гурджиев ничего не говорил. Но его присутствие ощущалось более легким, приятным, практически братским. На лице появлялась теплая улыбка, появлялось настроение делиться чем-то неуловимым. Одним словом, именно это отношение пробуждало в нас внимательность к собственному состоянию.

Гурджиев говорил простые слова, но они обладали невероятным весом. Например, однажды он сказал: «Чтобы есть, каждое живое существо должно работать. Это великий закон природы. Но человек, работающий только чтобы прокормиться – всего лишь животное. Чтобы работать как христианин, чтобы сознательно приближаться к недосягаемой цели, требуется сверхусилие».

* * *

Таким образом, в те вечера, когда после занятий Движениями Гурджиев искал добровольцев, многие из нас хотели оказаться поближе к нему и работать до поздней ночи. Мы пробовали на вкус поиск сверхусилий, и у меня до сих пор остались незабываемые впечатления от таких моментов.

Тем не менее я должен признать, что моя неисправимая бравада не единожды становилась причиной трудностей и беспокойства для Гурджиева. Однажды вечером, при установке электрической проводки в Учебном Доме, я старался выглядеть очень активным, чтобы не заметили мою крайнюю усталость. Гурджиев дважды настаивал, чтобы я отправился спать, но я не мог заставить себя уйти, пока он был там.

Когда он попросил, чтобы кто-нибудь повесил электрические провода на поперечную балку, я тут же вскарабкался наверх, оправдывая свое пребывание. Как только я очутился на балке, лестницу передвинули дальше. После я ничего не помню. В ожидании, пока кто-нибудь передаст мне провода, я, кажется, инстинктивно обхватил руками балку и тут же провалился в сон.

Позже я выяснил, что мне несколько раз кричали, пытаясь передать провода. Услышав повторяющиеся окрики, Гурджиев примчался и немедленно поставил людей под балку, предотвращая возможное падение. Потом, прижав палец к губам, он попросил тишины; принесли лестницу, и он с кошачьей ловкостью вскарабкался наверх. Разговаривая очень мягко, он обхватил меня руками, крепко удерживая на балке. Меня разбудил его мягкий и ласковый голос. У меня заняло некоторое время понять необычность ситуации, сделавшей меня достойным подобной братской любви. Убедившись, что я пришел в себя, он отпустил свой захват и немедленно потребовал спуститься вниз. Едва мои ноги коснулись пола, как его нежность улетучилась, и он устроил мне такой разнос, что я улизнул и спрятался в кровати под одеялом. До меня только начало доходить, что моя глупость могла привести к страшным последствиям.

На следующий день, вновь захотев остаться допоздна, я самонадеянно сказал Гурджиеву, что «хочу работать как христианин».

Его незамедлительный ответ, вдохновленный известной мудростью, развеял все мои притязания: «Заставь дурака Богу молиться – он и лоб расшибет».

Дайте природе самой о себе позаботиться

Георгий Иванович организовал на территории Приоре ферму, как только мы въехали. Доктору Стьернвалю поручили купить коров, за его женой закрепили курятник. Александр де Зальцман нарисовал в свинарнике для будущей свиньи несколько картин, изображая ее в окружении поросят. Чтобы перевозить сено, купили мула, и, словно по волшебству, ферма стала реальностью.

Хотя у следящих за животными людей и были наилучшие намерения, они действительно не знали, что делать. У некоторых в прошлом имелись обширные поместья в России. Аристократически воспитанные, привыкшие к многочисленным слугам, они совершенно не были готовы к практической жизни. Например, кролики вызывали существенное беспокойство у дам из «высшего света», заботившихся о них. Они постоянно давали «бедняжкам» воду, полагая, что так и надо. И именно эта вода убивала их, погружая дам в пучины отчаяния.

Более того – мы так и не узнали, почему однажды свинья задушила одного из поросят, а потом съела его. Нашли всего несколько оставшихся. Другой драматический случай произошел в коровнике. Серьезно заболела после рождения теленка наша любимая корова. Но беда не приходит одна. Следом умер другой маленький теленок, став жертвой авангардистских теорий молодого агротехника, старавшегося помочь нам улучшить наши приемы.

Мы часто спрашивали совета у Гурджиева. Он настаивал, что нужно «любить животных», «с