Я раздул эту искру. Взметнулось столь мощное пламя, какого я сам не ожидал. Казалось, скажи Кассию, что для будущей славы Эллады надо сплавать в Свевское море и он, не раздумывая, пошел бы к намвклерам покупать галеру.

Пришло время, и расстановка сил в Танаисе приняла вид ясной геометрической фигуры. У меня появилось несколько сильных друзей, несколько слабых недоброжелателей и один очень сильный враг - жрец Сераписа Аннахарсис, выткавший в Городе свою тугую паутину.

Он лыс и бронзоголов. У него короткий, неподвижный рот и аспидные зрачки. В фиасе Бога Высочайшего, за пустым именем которого скрывается холодный, мертвый сплав Сераписа с тенями варварских идолов, он - истинный господин, хотя носит звание "отца", второго человека фиаса. Он - тайный хозяин львиной доли танаисского золота. Нити невидимой паутины тянутся от него и дальше, в Пантикапей, Рим, Александрию, Иерусалим, Вавилон. Несоизмеримость его связей н его мощи с неприметной провинциальной жизнью - вот загадка, что до сих пор не раскрыта мной. И до сего дня эта загадка тревожит меня. Несоизмеримость - знак тайной иерархии: Аннахарсис - господин фиаса и огромного богатства, но не господин самому себе. За ним, во мраке тайны, проступает более могущественная тень - здесь, в Танаисе, он исполняет чужую волю.

Я узнал об Аннахарсисе многое, но однако же - ничего существенного: его хозяева скрыты слишком искусно не только для глаза простого смертного, но даже в мире теней, доступном глазу ясновидящего, они окутали подступы к своим домам туманом и наваждением. Я слышал повелительные голоса из Александрии и выслеживал тайных александрийских вестовых: возможно, рука владыки именно там, в Городе Базилевса.

Но не тайная власть и не тайные покровители Аннахарсиса страшат меня - нет. Страшит иное: я не пойму, кто он, меня пугает его душа. Скифское имя старика - обманное одеяние души, не имеющей ни роду, ни племени. Мне чудится, что родила его не мать, а холодная статуя Сераписа, и он всегда был одинок, стар, лыс и бронзоголов. В его жилах течет запутанная смесь кровей. Однако если в сплаве можно различить свойства составляющих его металлов, то из сплава души Аннахарсиса выхолощены все свойства. Эта душа скорее напоминает отлитую из белого стекла букву неизвестного алфавита. Старик легко говорит на многих языках, но он не эллин и не варвар, не римлянин и не сириец, не иудей и не перс. Этим он особенно опасен для меня, ибо, увидев лишь живое семя, я могу угадать будущий цветок, - за аспидным зрачком Аннахарсиса не различаю ничего, кроме пустой бездны.

Незадолго до гибели дома Северов я посетил Рим и завел нужные связи. Синтия процветала и выглядела как знатная матрона. Она закатила мне роскошный пир, где фрукты и фалемрно нам подавали вооруженные луками кудрявые мальчики, изображавшие купидонов. Было очень смешно. Я напомнил Синтии кое-какие забытые ею подробности нашей африканской жизни в тихой лачуге, она хохотала до слез и напилась допьяна.

Я нанес тайный визит старому сенатору. Покровительство влиятельных жрецов спасло его от верного несчастья: Мамея оскорбляла его душу, но побоялась тронуть его тело. Он так же привык к опале, как привык жаловаться на жизнь. Я сказал ему, что радость жизни познается в сравнении, и напомнил про ссылки и проскрипции. Он сделался еще мрачнее и бессильно развел руками. Тогда я предсказал ему скорую удачу, но посоветовал отправить сына на службу в Аттику или Азию, поскольку будущая удача отца будет зиждиться на большом риске.

Александр Север был убит на следующий день после моего возвращения в Танаис, и я с горечью понял, что опять проделал лишний путь: перемен нужно было дождаться в самом Риме.

На римский трон, словно в забытый капкан, попал случайный зверь - Максимин Фракиец, погонщик овец, с узким лбом, огромными плечами и заросшей грудью. В Риме начиналось время кровавого смятения судеб.

Не успев перевести дух и смыть с себя дорожную пыль, я снова помчался в Италию. Когда я вошел в Тибурские врата Рима, Гней Аврелий Масвет был уже в почете.

Новый император ненавидел Сенат, Сенат ненавидел нового императора, а старый сенатор пожинал плоды своей опалы при Севере: теперь он оказался нужным и императору, и Сенату. Новая власть пока что не решалась обходиться без испытанных недругов прошлой, а у сенаторов Масвет оказался единственным заступником и Гением-хранителем. Его положение было столь выгодным и столь опасным, что я ему даже позавидовал.

Я двинул все закрепленные мной рычаги. Фракиец повел войну с роксоланами-языгами, и это было мне на руку. Пока новый император возбужден и не слишком жаден, я решил выпросить у него римский гарнизон для Танаиса: "с целью защиты восточных границ Империи от сарматов и прочих варварских племен". Пришла пора показать Пантикапею крепкий кулак: посадить в Танаисе пресбевтом непосредственного ставленника Рима и разместить у западных стен Города крупную вексиллямцию.

Масвет обещал помочь, мои тайные друзья-жрецы обещали помочь. Синтия обещала помочь, и мне показалось, что она может помочь вернее остальных, поскольку уже приглянулась Виталиану, любимцу Фракийца и действительному хозяину Рима в его отсутствие.

Теперь предстояло самое трудное: в крайне малый срок нужно было сделать Хофрасма пресбевтом, получить от Максимина войска и назначение Равенны новым пресбевтом и, вернувшись в Танаис с легионариями, перевести Хофрасма в Пантикапей на новую должность. Важно было не дать Боспору опомниться от стремительного развития событий.

Я исхудал, но уложился в срок. С началом весны тридцать третьего года мы с Равенной покинули Танаис и пустились в дорогу. В Салонах наши пути разошлись: я отправил Кассия по суше в Сирмий, в ставку Максимина, к одному верному мне трибуну, а сам поплыл дальше, к италийским берегам.

В Рим я попал как нельзя вовремя, и предчувствие не обмануло меня: Синтия уже молила богов о моем приезде.

Повод вызрел. У Виталиана раздулась печень, и он лежал почти при смерти. Его излечение стоило моей цели.

Начальник "охраны императорского покоя" Гай Нума Внталиан был законченным мерзавцем. Он наслаждался доносами, убийствами и радовался испуганному недоумению ни в чем не повинных людей.

Шагнув на порог его дома, я сильно поколебался: умри он сейчас, и Рим вздохнет с облегчением. Надолго ли Риму такое облегчение? На день, на месяц, на год? Время, когда в Виталианах не будет недостатка, началось. Я должен был выбрать между Римом и Танаисом. Конечно, я выбрал Танаис, но чем мне