Шрифт:
Закладка:
Конкретно этот «раненый герой», вместе с парой мелких сошек, выперся к оборонительным рубежам Сокулки вчера утром и сразу направился в медсанбат, лечиться. При этом из физических повреждений он имел: маленькую царапину на голове (скорее всего, задел своей дурной башкой ветку или сучок при блужданиях по лесам) и сильно стертые ноги (тоже понятное дело – сапоги-то не для боев и походов, а для пируэтов на паркетах, не под портянку, под тонкий носочек).
Ну, а «попытка убийства» этого героического слизняка, произведенная «немецкой шпионкой» Татьяной Соколовой путем подлого удара обычными портняжными ножницами в его задницу… Трофимов уже поговорил с начальником медсанбата и отчетливо понимал: молодой подонок, воспитанный в потакании его прихотям и, скорее всего, ни разу в жизни не получавший за свои проделки по зубам, увидел красивую девчонку, начал распускать руки и получил по заслугам… Эх, ему бы это ранение осиновым колом, да чуть более по центру…
Ну а дальше – взыграла униженная и оскорбленная мерзостная натура, и похромал в жопу раненный херой жаловаться в органы, а тут, в местных органах, с отъездом Трофимова остались, как на грех, одни слабоумные, но подобострастные дебилы, натуральные дураки с инициативой, которые со всем своим дурацким рвением кинулись «колоть немецкую шпионку», муравьев им полные штаны!..
– Бл…, откуда же вас, дебилов тупорылых, столько в органах набралось, медом вам здесь намазано, что ли?!
Трофимов, за время своего расследования, накопил столько яда, что сейчас, в итоговом разговоре со своим заместителем, уже не мог и не считал нужным сдерживаться.
– Ты хоть понимаешь, дурак слабоумный, что ты своим идиотским рвением наделал? Начальника медсанбата дивизии, старого, заслуженного и уважаемого врача – не чета тебе и таким, как ты – в камеру засунул, как воришку мелкого или пьянчугу проштрафившегося. А девчонка? Ее ты, сученыш, вообще по жесткому варианту, с насилием и издевательствами, обрабатывать вздумал. На каком основании, я тебя спрашиваю, мудак ты беспросветный? А если бы я не успел вовремя остановить? Ты хоть понимаешь, ублюдок, что тогда было бы?..
– Да что было бы, товарищ бригадный комиссар, – вяло, но упорно оправдывался его заместитель, уже отошедший от гневного напора начальника и нашедший для себя оправдания (сказался многолетний опыт плавания экономичным стилем «дерьмо на поверхности»). – Ну, допросили бы по-жесткому, как немецкую шпионку, так у нас и сигнал ведь есть, письменный, в деле подшит. И ничего особенного с ней не было бы: мы ведь не убивать ее собирались, а что до остального, так ничего, пережила бы… К этому делу бабы привычные…
– Сука, какой же ты выродок, – с вновь вспыхнувшей яростью и бешенством вызверился на своего подчиненного Трофимов. – А вот если бы твою мать вот так, чтобы она… пережила бы, она ведь к этому делу привычная – вон какого ублюдка-сына родила!..
Трофимов орал и ярился, потому что отчетливо понимал: больше всех в этой грязной и вонючей истории виноваты именно его подчиненные. Со столичного мерзавца взятки гладки – он просигнализировал, а там «компетентные органы» разберутся. Ему, хоть он еще и здесь обретается, даже предъявить нечего, ну, кроме того, что он тварь последняя, а вместо совести и чести в его душе давно поселились гниль и подлость, так за это не репрессируют, по крайней мере, до тех пор, пока такие вот «гнилые души» самой власти полезны…
В этом месте Трофимов неожиданно поймал себя на шальной мысли: вот узнает лейтенант Иванов про столичного хлыща и его проделки, да вдруг если встретит его здесь, на фронте, вдалеке от защитников и покровителей, вот уж конфузия для того гаденыша может получиться, изрядная конфузия, может даже и со смертельным исходом… И он, Трофимов, будет на стороне Иванова.
А вот «компетентные органы» в лице его подчиненных, вот они да, они, мало того, что облажались, так еще и натуру свою мерзкую, гнилую, во всей красе и на всеобщее обозрение выставили, а ведь люди кругом все увидели, другим рассказали и выводы свои уже сделали. Сокулка городок маленький… Как теперь дивизионный особый отдел здесь работать сможет?..
И снова Трофимова озарила неожиданная мысль: может, именно поэтому у лейтенанта Иванова в разговоре иногда прорывается столь сильная неприязнь к НКВД и армейским особым отделам? Из-за того, что в его времени все такие вот «души гнилостные порывы» отдельных тварей, просочившихся в органы и там наделенных властью судить и карать, после войны стали известны и их деяния были широко обнародованы?
Окончательно поняв, что ни объяснить, ни достучаться до стыда и совести своего подчиненного не удалось и вряд ли уже удастся, Трофимов прекратил разговор и грубо послал того… куда подальше, а сам тоскливо задумался.
«Да, похоже, не зря говорят: в двадцать лет ума нет – уже и не будет… Воспитывать таких уже бесполезно, хоть ты тресни – только карать, жестоко карать и гнать из органов поганой метлой… Конкретно же этого, вконец оскотинившегося ублюдка, моего зама, я всеми силами буду стараться из органов убрать и отправить на фронт с понижением в звании… или, может, действительно, сдать эту тварь Иванову?..
Нет, оскотиниваться сам и одновременно провоцировать на преступление Иванова я не хочу, не буду, поэтому – на передовую, в пехоту, с максимально возможным понижением в звании, а там, как бог рассудит… Но вот, что касается девчонки, Татьяну отсюда надо однозначно забирать – пусть лучше Иванов будет недоволен, что я ее с собой на войну потащил, чем оставить ее здесь, с этими «усердными дебилами». Впрочем, Иванов отнюдь не дурак – как только увидит ее лицо, так сразу и сам все поймет, вот только после этого разговор с ним предстоит тяжелый, ох и тяжелый…»
С этими нерадостными мыслями Трофимов снова отправился на узел связи, где ему предстоял второй за сегодня доклад, теперь по вновь открывшимся обстоятельствам и его планируемым дальнейшим действиям. Вот только выполнять новые распоряжения и инструкции в отношении Татьяны, в свете «мутности» тех же самых новых
