Бешеным взглядом и яростным рыком выгнав из допросной остальных, он подлетел к своему заместителю и буквально вырвал из его рук ключ от наручников, при этом с огромным трудом сдержавшись, чтобы не заехать с размаху кулаком прямо в его тупо-недоуменную… рожу лица.

А сам почему-то вдруг вспомнил лагерь наших пленных, немцев и медсестру Марину и, холодея от этой мысли, отчетливо понял: нет, такого лейтенант Иванов им точно не простит…

Колонна с ранеными прибыла в Сокулку еще до рассвета, и первым делом Трофимов, пусть и очень уставший в дороге, проконтролировал доставку раненых в медсанбат. Уже тогда и там, в медсанбате, его слегка царапнула какая-то неправильность в том, как вел себя медперсонал… Подчеркнуто вежливо, но как-то холодно и отстраненно, а еще в глазах у некоторых из них временами проскальзывало что-то странное – то ли свежая неприязнь, то ли обвинение в чем-то…

Трофимов тогда не придал этому особого значения: мало ли, какие у людей проблемы накопились, война ведь, а тут еще он, с новыми ранеными… Да и не ко времени было в этом копаться – прежде всего нужно было доложить в Белосток, своему прямому начальству, срочные новости по результатам боевой активности лейтенанта Иванова.

На узле связи пришлось изрядно задержаться. Дивизионный комиссар Титов, услышав новости, стал въедливо и очень дотошно выяснять все, даже самые мелкие подробности, в том числе мотивы самого бригадного комиссара, разрешившего Иванову те или иные боестолкновения, не предусмотренные первоначальным планом.

Еще более уставший от этого разговора и к тому же злой, поскольку в процессе доклада у него вдруг возникло ощущение, что Титов ищет в действиях Иванова ошибки или какой-то негатив, Трофимов направился в свой кабинет, чтобы умыться и хоть пару часов поспать, и скорее по привычке, чем по необходимости, спросил у дежурного про своего заместителя…

Сейчас, осматривая избитую девушку, он с ужасом думал о том, что было бы, если бы он не спросил или спросил позже, когда эти… твари, гребаные ублюдки, в своем мерзком рвении дошли бы до конца…

Он знал, конечно, что в органах осталось еще изрядное количество таких вот… человекоподобных тварей, которые пролезли, просочились туда еще во времена Гражданской войны и «диктатуры пролетариата», когда отнюдь не все и далеко не всякие жизни имели значение. Время тогда было особое, ВЧК была карающим мечом революции, имела абсолютную власть и была неподконтрольна никаким органам надзора, следствия или суда, вот и лезли за этой властью всякие мерзавцы, как мухи на… гумно. И потом, опьяненные этой абсолютной властью, неподсудностью и безнаказанностью, окончательно теряли человеческий облик, превращаясь в безумных садистов, творивших все более и более страшные злодеяния под лозунгами борьбы с врагами народа, тем самым позоря и пороча многие тысячи честных, порядочных, достойных сотрудников ВЧК.

Потом, позднее, уже после IX Всероссийского съезда Советов, когда многие в руководстве партии и страны отчетливо поняли, какого кровавого монстра они взрастили собственными руками, начался процесс реорганизации ВЧК, направленный, прежде всего, на восстановление контроля за ее деятельностью и очистку ее рядов от безумных кровавых садистов. Но этому процессу, естественно, активно противодействовали как сами кровавые садисты, так и очень многие в руководстве, ведь давно известно, что натворить порой бывает гораздо легче и проще, чем потом избавляться от последствий натворенного…

Вот и получилось, что сладостный привкус власти, широких полномочий и все еще определенной безнаказанности, неподсудности и неподчиненности общим принципам социалистической законности продолжал привлекать в органы всяких подонков и моральных уродов, распознать которых до того, как им в руки давалась власть, было очень сложно.

Сам Трофимов, будучи человеком честным и порядочным, пришедшим в «органы» не за властью и привилегиями, а по зову сердца, чтобы бороться с врагами, а не мучить невинных, за время своей долгой службы повидал всякое и всяких, опыт имел разный и прекрасно понимал, что бывают моменты, когда одними лишь словами от сильного, убежденного врага ничего не добьешься.

Но он также прекрасно понимал – повезло, научили старшие и достойные товарищи, что оскотиниться, перейти черту и покатиться в бездну человеческих пороков можно в любой момент, и сделать это очень легко – достаточно только перестать сопротивляться, постоянно прилагать усилия, чтобы оставаться человеком. А потому не только сам ежедневно, ежечасно контролировал себя, чтобы не скатиться на легкий путь «выбивания» показаний, но и подчиненных своих держал жестко, всеми силами воспитывая в них правильные понятия о работе «карающих органов».

И вот, довоспитывался… Стоило только отлучиться, как вся гниль со дна нестойких душ и полезла…

Терзаемый этими мыслями о слабости и нестойкости человеческой натуры, Трофимов, осторожно касаясь Татьяны, закончил свой быстрый осмотр.

«Так… Голова цела, пара шишек, но рассечений нет, уже хорошо. Теперь лицо, губы разбиты, но зубы вроде все целы, на лице ссадины, кровоподтеки, но глаза, похоже, не пострадали, нос тоже уцелел… Будем надеяться, заживет так, что следов на лице не останется. Дальше… На теле тоже кровоподтеки, на груди следы щипков, но ребра, кажется, все целы, еще дальше смотреть не буду – судя по одежде, туда эти долбаные ублюдки еще не добрались. Слава богу, хоть так обошлось, малой кровью…

Но Иванов все равно не простит, да и кто бы такое простил, если бы с его девушкой какие-нибудь скоты вот так же обошлись? Он и так, можно сказать, пошел навстречу совсем недавно, не стал раздувать историю с пленными, когда мой чересчур усердный «помощничек» – дебил конченый – начал в тылу противника корчить из себя крутого опера-особиста и унижать Марину вместе со старшиной Авдеевым, но, как говорится, осадочек-то остался… А тут… Тут не его бойца или отрядную медсестру, тут, можно сказать, его боевую подругу, а может, уже и не только подругу, под пресс особых методов дознания запустили, да еще кто – опять мой подчиненный, более того, мой прямой заместитель, полномочный представитель органов, от которых Иванов и так не в восторге…

Нет, ну что за дебилы!.. Один, непонятно кем себя вообразив, в боевой обстановке дурью мается, совсем при этом о последствиях своей тупой башкой не думая, другой здесь, в тылу сидючи, великого инквизитора из себя корчит… Торквемада, бл…, недоделанный! А того не понимают, дурачье, что по их идиотским поступкам люди потом про всех сотрудников органов поголовно судить будут. И ведь что интересно: пока все тихо и спокойно было, так и они нормальными сотрудниками