16/III—38 г. Проф. Раушенбах

Павел Александрович был очень старый и очень высокий. Привычным жестом из левого кармана пиджака – горсть миндаля:

– Прошу вас. Шесть орешков после еды – и вы никогда не будете жаловаться на желудок.

Отца восстановили. Пэттерн: самоотверженно смелый отзыв Раушенбаха – и не иначе как вмешательство бессменного Яковлева – он уже стал профессором.

Легко представить, что говорили о Яковлеве, процветающем человеке с опасным прошлым, странным всепониманием и непонятным могуществом. Раздражало и то, что после раковой операции он не загнулся, как все, а наоборот – женился на молодой и прожил с ней лет пятнадцать.

Придя с его похорон, папа медленно подытожил:

– Хороший был человек Митроша.

По мнению мамы, профессором мог стать и отец:

– Этʼ все Попов ему хадил, непорядочный он. Конкурентов боялся. Он языки знал, вот и надергал на докторскую. А отец не знал. Этʼ Иван Семеныч не давал ему защититься. А отец все терпел. Там все удивлялись, какое у него терпение. А он это в армии научился.

Отец не соглашался – не потому, что так ценил и уважал Попова. Себя отец никогда не считал ученым – только научным сотрудником, так писал, так говорил. И еще говорил, что любит хозяйственную работу.

Он был зачислен доцентом кафедры кормления 15/1– 1932 г.

Утвержден в ученом звании доцента 19 марта 1935 г.

Окончил курс марксистско-ленинского университета 28 марта 1935 г.

Получил отзывы на диссертацию 29 августа 1939 г. – после советско-германского пакта.

Получил почетную грамоту СельхозВНИТО за активную и плодотворную деятельность 31 августа 1939 г. – в день окончания Халхин-Гола и канун второй мировой.

Защищался 10 сентября, когда уже защищали Варшаву.

Получил ученую степень кандидата с.-х. наук за работу Состав и калорийность последовательного привеса у свиней при мясосальном откорме 1 октября 1939 г. – после присоединения Западной Украины – Западной Белоруссии – и накануне своего пятидесятилетия.

Здоровьем отец отличался завидным. Но в тридцать седьмые вместе с неприятностями его постигла удельнинская малярия – из лета в лето глотал хину, хинин, акрихин, ходил желтый. В предвоенный год по путевке – во второй и в последний раз ездил на юг. Прислал мне открытку с генуэзской башней.

Любительские – свои и чужие – снимки. Моложавый, пикнического сложения, с приятностью улыбается в объектив. Теплое – на ватине – пальто с широким каракулевым воротником, каракулевый пирожок. Кепка, невидный пиджак с жилетом, крученный в веревку галстук. Или в очках и белом халате у пробирок и микроскопа.

Кобеднешний костюм не очень отличается от будничного. Человек без особых примет – как все.

Беда, что хватали всех. Трудовой список – это при защите диссертации и сопутствующих бесчисленных справках – обрывается 3/IV—39 г. Трудовая книжка начинается 1/Х—44 г. С сорокового года, по совету того же Яковлева, отец увольняется от греха из Тимирязевки и заведует кафедрой животноводства в Московском доме агронома – подальше от слишком знакомых, в Долгопрудной.

На работу ездил на электричке. В октябре сорок первого ушел оттуда пешком за полчаса до прихода немцев.

О войне говорил мало, покорно судьбе. Часто с чувством напевал:

      Ты успокойся, шалью накройся,

      Сын твой вернется домой.

За первую военную зиму отец спустил пуд. Пиджак висел, брюки болтались. Отец не жаловался, наоборот, пошучивал.

Приезжал из Дмитрова старший брат, Павел:

– Один день мы едим мясное, другой – грибное, третий – постное.

Нам он один раз привез кусок сала, в другой – банку отварных грибов.

Выручил знакомый, профессор Осольчук – из изобретателей советского шампанского, кажется, сталинский лауреат. Он подарил отцу огромную бутыль спирта. Спирт разбавляли водой и меняли на продукты.

Летом сорок второго по невероятному блату отец почти ежедневно ездил в Панки и за нечитанные лекции получал в совхозе молоко и сметану.

Устойчивое относительное благополучие началось с литерной карточки HP и прикрепления в лимитный магазин у Петровских ворот. Там отоваривали поприличнее: скажем, вместо мяса не селедка, а кета или красная икра. Перед лимитным целое лето была энэровская столовая в ресторане Спорт на Ленинградском шоссе. Обычно там брали на дом.

В голодное время отец ворчал на мамину безалаберность:

– Нет чтобы растянуть: ешь, пока есть!

Мама оправдывалась:

– А я чтоб не отсвечивало.

Умер дедушка – от дистрофии. Папа плакал. Хороших отношений у них до конца не получилось. Я знал и спросил:

– Почему ты плачешь?

– На похоронах люди плачут потому, что себя жалко.

К умершим трезвый деятельный отец тотчас терял интерес. Опекал старушек, сослуживиц двадцатых годов. В голод носил им что-то из сада. Мама глумилась:

– Яков к старухам неровно дышит.

А отец сам не ходил и меня не сводил ни разу на Вялковское кладбище к своей матери, бабушке Ксении.

Согласно удостоверению № 930, 23 февраля 1918 года отец был уволен от военной службы вовсе.

Личная книжка двадцать третьего года кончалась: Снят с учета 12/IX—30 за достижением предельного возраста – сорока лет.

Краснополянский (дом агронома) райвоенкомат 21 июня 1943 года признал его годным к нестроевой службе по ст. 31 гр. 1 – в пятьдесят четыре года. На войну все же не взяли.

Не взяли – по возрасту брата Павла, по болезни – Ивана и Кирилла. Кирилл – дядя Кира – приезжал перед войной в гости с женой и дочкой. Дочка билась о наш небольшой пол и требовала, чтобы масло на хлеб было ромбиком.

– Дрянцо с пыльцой, – за глаза определила мама. И про Кирилла: – Самый чуткий из всех Сергеевых. Только чудной какой-то – рассказывает печальное, а сам все хи-хи да ха-ха.

Теперь Кирилл был в эвакуации в Сарапуле. Строка из его письма: Завел сталинскую корову – козу. На конверте стоял штамп: Проверено военной цензурой.

В Сарапуле он заболел. Бабушка устроила его к Склифосовскому. Андросов его вскрыл и зашил: запущено. В моем дневнике:

ДЯДЯ КИРА УМЕР

27 февраля 1944 г.

Пересидев самое опасное время за городом, в сорок четвертом отец снова в Москве, в Химико-технологическом институте мясной промышленности, с начала сорок шестого – опять в Тимирязевке.

Как все – работал с утра до ночи, на заем вычитали двухмесячный оклад.

Даже все хорошо. В сорок четвертом – медаль За оборону Москвы, в сорок шестом – За доблестный труд в Великой Отечественной войне. С мая сорок девятого – за двадцатипятилетний педагогический стаж – академическая пенсия в 250 рублей. В пятьдесят первом – орден Трудового Красного знамени, в пятьдесят четвертом – медаль ВСХВ.

Размеренно – зимой Капельский, летом Удельная. Видя мое одиночество, папа охотно ходил со мной в кино, в театр – первые мои