но тут Грейс напрягается, и у нее вырывается испуганный вскрик. Я смотрю туда, когда смотрит она, и вижу, что одну из воинов-женщин – кажется, ее зовут Мойра – атакует костяная тварь. У нее сносит крышу, она истошно вопит. Но никто не спешит ей на помощь.

Я хочу принять меры – если сами горгульи не защищают своих сородичей, то за них это сделаю я. Но тут я вижу нечто такое, от чего у меня стынет кровь и сдержанность остальных горгулий становится куда более понятной.

Костяная тварь вцепилась зубами в запястье Мойры, и ее рука рассыпается на глазах. Ее плоть гниет и обращается в прах, который развеивает ветер. И чем дольше эта тварь кусает ее, тем больше плоти она теряет.

Это самая жуткая и тягостная картина, которую я когда-либо видел – здоровая сильная горгулья, гниющая на глазах. Распадаются ее пальцы, предплечье, бицепс, плечо… Эти твари выводят понятие чудовищного на совершенно новый уровень.

– Мы должны ей помочь! – кричит Грейс, бросается к Мойре, и крик застревает у меня в горле.

– Нельзя! – хриплю я и рывком притягиваю ее к себе и подальше от этих гребаных тварей, чем бы они ни были.

– Мы должны ей помочь! – опять вопит она, царапая меня, пытаясь вырваться из моей хватки, но я не отпускаю ее.

– Мы не можем ей помочь, – шепчу я, и она смотрит на меня так, будто я трус. Это больно ранит меня, как и ее неверие в мои силы, но я все равно продолжаю крепко держать ее.

– Еще не поздно! – умоляет она, и ее голос звучит пронзительно и исступленно. – Мы можем ее спасти!

– Нет, не можем. – Я наклоняюсь над одной из амбразур, подтянув Грейс к себе, чтобы она смогла увидеть то, что все это время наблюдал я.

– Боже, – шепчет она. – Оно убивает ее. Оно убивает ее.

Ее слова, испуганные, горестные, наполняют собой воздух. И даже до того, как она поворачивается ко мне – с поникшими плечами, лицом, мокрым от слез, и глазами, молящими о чуде, – я знаю, о чем она хочет меня попросить.

Более того, я знаю, что ей необходимо, чтобы я это сделал.

И я не могу сказать ей нет, только не сейчас, когда она охвачена мукой, паникой и отчаянием.

Она моя пара, и мне надлежит заботиться о ней. А значит, когда ей что-то необходимо, я должен делать это, не дожидаясь просьб. Она смотрит мне в глаза, и я показываю ей ответ еще до того, как она успевает сформулировать вопрос.

Теперь она плачет по-настоящему, и вид ее страданий мучает меня. Я начинаю поворачиваться, чтобы сделать то, что должен. Но затем она шепчет:

– Прости.

И это снова разбивает мне сердце.

Я беру ее лицо в ладони и большими пальцами вытираю ее слезы.

– Я ведь уже говорил тебе, Грейс. Никогда не извиняйся передо мной за то, что ты хочешь спасти свой народ.

Она вскрикивает и мотает головой.

Но это продолжается уже слишком долго. Я должен положить этому конец до того, как пострадают эти люди – до того, как пострадает моя пара.

Секунду я смотрю вниз на этих уродов с их изломанными костями и безумным стремлением к уничтожению. Чудовища, говорю я себе. Они чудовища, только и всего.

Но даже у чудовищ есть сердца – я знаю это лучше, чем кто-либо другой. И я закрываю глаза и вытягиваю руку. Затем открываю сознание и выпускаю свою силу на волю. Я медленно и осторожно отделяю энергию каждого из скелетов от всего остального, что здесь есть, и всех остальных.

Этих скелетов тысячи, и каждый из них живет некой извращенной и бессмысленной жизнью. Когда я понимаю это, это как удар под дых, хотя какая-то часть меня этого ожидала. Каждый из них имеет сознание. Каждый из них имеет душу. И я проникаю в каждого из них. Я ощущаю боль от раздробленных костей, жажду крови, грызущую тоску по тому времени, когда они были живыми людьми.

Это так больно, больнее всего, что я когда-либо мог себе представить, больнее, чем если бы меня раздирали тридцать тысяч когтей. Я пытаюсь блокировать эту боль, пытаюсь сосредоточиться только на том, что должен сделать, но это невозможно. Их слишком много, и каждый из них желает заполучить кусочек меня. Крохотный уголок моей души, который мне уже никогда не вернуть.

Но это необходимо Грейс. Ее народу.

Когда я проникаю в их сознание, всех трех тысяч ста двадцати семи скелетов, когда я могу чувствовать их сердца и тела, их умы и души, предчувствие того, что сейчас произойдет, сокрушает меня.

Но это необходимо Грейс, и это единственное, что имеет значение. И я делаю то, что должно быть сделано.

Я сжимаю руку в кулак.

И умираю три тысячи сто двадцать семь раз.

Благодарственное слово

Д ля того, чтобы написать серию романов с таким количеством героев и сюжетных линий, требуется столько людей, что хватило бы на целую деревню, поэтому я должна начать с выражения благодарности двум женщинам, которые сделали это возможным: Лиз Пеллетье и Эмили Сильван Ким.

Лиз, я знаю, что это было нелегко, но я благодарю тебя за все то, что ты делаешь для меня и для серии романов, начало которой положила «Жажда». Ты поистине замечательный редактор и друг, и мне очень, очень повезло, что ты на моей стороне. Спасибо тебе за то, что ты свернула горы для того, чтобы эта книга увидела свет.

Эмили, когда ты стала моим литературным агентом, мне достался настоящий джекпот. На нашем счету шестьдесят восемь книг, и я очень признательна, что ты на моей стороне. Твои поддержка, ободрение, дружба, целеустремленность и восторг по отношению к этой серии романов помогали мне держаться, когда я не была уверена, что у меня вообще может что-то получиться. Спасибо тебе за все то, что ты думаешь обо мне. Мне очень, очень повезло, что ты взяла меня на борт все эти годы назад.

Стейси Кэнтор Абрамс, я не знаю, как благодарить тебя за все, что ты сделала для меня, для этой книги и для этой серии книг. Я испытываю гордость и радость от того, что спустя столько лет мы с тобой все еще работаем вместе. Мне так повезло, что ты на моей стороне.

И всем остальным в Entangled, кто внес свой вклад в успех серии романов «Жажда», спасибо, спасибо, спасибо от всего