их, ближних кморю. На некоторых нет вовсе никакой растительности, на иных она вся выяснилась бедно и тускло в тщедушном ивняке и как бы затем, чтобы далее вовсе перейти в мертвенную бесплодность неоглядного моря — Белого моря.

Насколько развита здесь населенность — для этого обращаюсь к последнему из устьев, к Никольскому.

В 472 верстах от Никольского бара и в 34 верстах от Архангельска, у Никольского устья реки Двины одиноко белеются стены бедного полу-опустелого третьеклассного монастыря Никольско-Корельского, достопамятного тем, что сюда в 1553 году пристал англичанин Чэнслер, отыскивавший путь в Индию и нашедший у царя Ивана Грозного гостеприимство и ласку и получивший потом право на торговлю с Россией. Это был первый шаг к основанию заграничной торговли России морским путем, через Белое море. Здесь-то, подле монастырских стен, и существовала корабельная пристань иностранных судов. И вот почему англичане долгое время и новый порт свой, город Архангельск, называли портом Св. Николая. С 1584 года обезлюдело место под монастырем, со времени заведения нового, хотя и дальнего порта. Безлюдьем глядит оно и теперь, и тоскливо смотрится на дальнее, беспредельное море, на пустынный берег монастырский и на туманность противоположного и, наконец, на бревенчатые, старые стены монастыря Никольского. Веет от них дальней древностью. Каменное строение монастырских церквей относится ко временам царя Алексея Михайловича (между 1664—1673 гг.). Носятся в воспоминаниях грустные картины при одном представлении о причинах основания стен этих и самого монастыря.

Восстает из дальних веков увлекательный, но еще неразгаданный образ Марфы Борецкой, посадницы Великого Новгорода, которой повиновалась строптивая республика, с которой считался небоязливый и очень хитрый царь московский Иван Третий. Сильная нравственным значением своим среди свободного народа, богатая земельными владениями, угодьями и деньгами, владетельница многих вотчин, за смертью мужа, независимо от сыновей, счастливая, наконец, семейной любовью и сыновьями, Марфа — как говорит народное предание — отправила двух из них, Антона и Феликса, осмотреть свои поморские вотчины. Вотчины эти, рассыпанные по всему западному берегу моря, не были еще на тот раз подарены игумену Зосиме — основателю Соловецкой обители. Благополучно осмотрели сыновья Марфы все дальние от Двины вотчины, осматривали уже ближние к Двине на Левом берегу моря и, счастливые окончанием поручения, плыли уже на Холмогоры к Никольскому устью. Случилась ли крепкая буря, вез ли их несведущий кормщик, обманул ли плавателей фальшивый прилив «маниха» — предание молчит, но утверждает, что сыновья Марфы потонули и потом уже на двенадцатые сутки выброшены были морскими волнами на берег. На том именно месте и погребены были тела их, и тут же вскоре Марфа поручила построить монастырь с церковью во имя святителя Николая, подле которых и находятся (на северной стороне) гробницы потонувших.

Марфа, тоскуя о сыновьях, награждала между тем монастырь вотчинами, подарила сенокосные луга, тони и солеварницы и прислала от себя на то грамоту такого содержания: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Се аз раба Божия Марфа, списа сие рукописание при своем животе, поставила есми церьковь храм Святаго Николы, в Корельском, на гробех детей своих Антона да Феликса, а дала есми в дом святаго Николы куплю мужа своего Фелиппа на Лавле-острове село, да в конечных два села, по Малокурье пожня и рыбные ловища, и по церковной стороне и до Кудмы, и вверх по Кудму и до озера, а в Неноксы вместо засеки и полянка, приказываю дом святого Николы господину своему деверу Федору Григорьевичу и его детям и Леонтию Аввакумовичу и зятю своему Афромею Васильевичу, а на то Бог послух и отец мой духовный игумен Василий Святаго Спаса; а кто се рукописание приступит или нарушит, а наши памяти залягут, сужуся с ним передав Богом в день Страшнаго суда...»

Переходя от воспоминаний о судьбе несчастных сыновей Марфы, получаем при виде церкви Успения новые тягостные впечатления. Здесь под храмом долгое время существовала тюрьма и в ней заключались государственные преступники. Здесь страдал, лишенный сана, новгородский архиепископ Феодосий Яновский при Екатерине I, по расстрижении Федос.

Этот соперник и враг Феофана Прокоповича, забравшего силу и прославившегося в силу громадного влияния на церковные дела многочисленными заточениями личных врагов из духовных лиц в отдаленные сибирские монастыри — Феодосий Яновский обвинен был за дерзость против Екатерины I, за бранные слова на дворцовый караул и пр. Действительно, он виновен был в приверженности к лютеранству, неблагодарности к благодетелю своему Великому Петру, выразившейся оскорблением при его погребении Екатерины, и недружелюбием и хулой на всю его семью. Его политические убеждения достаточно высказаны в выдуманной им присяге. Глас народный клеймил его названием еретика и ходили довольно справедливые слухи о том, что он не только не советовал поклоняться иконам и священным предметам, но и насмехался и кощунствовал: обдирал серебряные ризы с образов, выжигал с драгоценных священных риз серебро для своего обогащения и т. п. Когда его «обнажили» от архиерейского сана и под именем чернеца-расстриги Федоса привели на устья Двины, то поместили здесь так, что он прожил в заточений только 7 месяцев и 11 дней. Его сначала поместили под ветхой деревянной церковью в нетопленом и сыром подвале, двери которого были заколочены и запечатаны губернатором архангельским «своею печатью». Получал он только хлеб и воду; из платья оставлено только то, что на нем, да постель; денег ничего не дано. Приобщать его заказано раз в год в Великий пост не в церкви, конечно, а в тюрьме. Губернатор Измайлов, навестивший заточника через несколько времени, отписывал в Петербург, что узник еще жив. Ему отвечали: «Когда придет крайняя нужда к смерти чернецу Федосу», губернатору отпереть и распечатать двери, духовнику причастить тут же в темничной келье; дверь опять запереть и запечатать и хранить накрепко. Посланный сюда из Петербурга ревизор нашел, что у Федосовой кельи окно велико, — велели окошко закласть кирпичом, так что новое имело 1/4 аршина в длину и 1/2 аршина в ширину. Мост (т. е. половицы) из той кельи были выбраны — и узник покинут на сырой и холодной земле. Когда велено было перевести его из-под церкви в новую тюрьму и последняя была готова, Федос уже не имел силы перейти в нее — его перенесли на руках. Он успел проговорить при переносе: «Ни я чернец, ни я мертвец. Где суд и милость?» Измайлов сказал ему с сердцем, «дабы он лишнего не говорил, а просил бы у Бога душе своей милости!» Потом спросил: не желает ли он духовника? И на тот вопрос ничего он, Федос, не