свои. Но в то же время, встречая на пути плотные глинистые хрящи, река часто разбивается на множество рукавов, на виски, оставляя всегда один из них широким, глубоким и главным. Особенно чаще начинают завязываться рукава эти по соединении Двины с Пинегой, когда Двина, под городом Холмогорами, имеет уже до восьми рукавов. Далее, за Архангельском, она уже разбивается на новые рукава и четырьмя (не считая побочных) главными устьями вливается в залив Белого моря, названный ее именем.

Триста верст кротко, тихо, величаво течет Северная Двина по Архангельской губернии. Обставленная с самого начала своего высокими и крутыми, глинистого свойства, берегами, которые подчас засыпаны вековым красным лесом, она за рекой Сией (верстах в 150 от устья) ведет с собой уже, по обыкновению всех русских рек, два различных берега; левый луговой и потому низменный, правый продолжает быть гористым во все время до последнего конца течения реки. Скупая на картинные виды вначале, она окончательно тяготит однообразием своих берегов на половине протяжения своего к северу. Глинистые берега ее прорезаны оврагами и щельями, которые страшны своею мрачной бесцельностью и неизвестностью; рябит в глазах однообразие цветов и томит безлюдье береговых окраин. Чаще попадаются селения в верховьях и постепенно начинают пропадать они по мере того, как река близится к устью. Здесь, в одном месте, как будто судорожно спешит сосредоточиться вся жизнь и все живое, чтобы потом набросить на всю окрестность мрак и тяжесть безлюдья. И это место — Архангельск.

До Архангельска с Двиною еще можно отчасти примириться, зная, что участь безлюдья — участь общая всему северному краю, но зато трудно приладиться и предугадать все капризы, все нечаянности, какими богаты в весеннюю пору берега двинские. От них подчас (и нередко) без всякого предупреждающего шуму отрывается огромная земляная глыба, подмытая водой, просочившейся из окрестных болот. С шумом и брызгами валится она в воду, засоряя прибрежья, обездоливая стреж речной, и долго потом ходит на том месте вода в круги, отшибая длинными и крутыми волнами, и неизбежно гибнет в этом водовороте неосторожный и недогадливый карбас. Вот, может быть, отчего Двина не воспевается ни в одной из народных песен, не получила никакого ласкательного, хвалебного эпитета, какие любил придавать русский народ своим любимым рекам, каковы: Дунай, Дон, Днепр, Буг и Волга. Между тем Двине принадлежала почтенная и завидная роль в истории нашего севера.

Обращаюсь прямо к устьям реки, предоставляя себе право следить за прочим значением Северной Двины и историческими судьбами ее потом.

Самое северное устье Двины — Березовское — рукав Березовский — шире других, глубже и потому возможен для плавания больших кораблей. Он имеет между спопутными островами (свыше десяти) ширину от 3 верст до 250 саженей и два желоба, или стрежа, которые ведут к двум мелководным грядам. Гряды эти на туземном языке называются барами, хотя бы песчаные из них и можно было бы назвать застругами, применяясь к туземному говору, а каменные из них — переборами. Старый бар (100—400 саженей шириной) с 1776 года служит корабельным фарватером и на 74 фута мельче Нового, собственно Березовского бара, или проще — Ляги. От березовского устья идет к северу широкий, мелководный плёс — Сухое море, образованное наносными песками рек Ката и Мудьюги и впадающее в море узким проливом под именем Железных Ворот. С северной стороны их лежит узкая песчаная коса Никольская, на ней башня. На острове Мудьюгском одиноко стоит с 1842 года маяк, при котором живут сторожевые лоцманы. На берегу его створные мачты показывают направление фарватера; в воде плавают бакены для означения пределов его через мелководье и вколочены шесты с голиками, на расстоянии меньше версты, на крайне опасных мелях.

Влево от Березовского (под городом Архангельском) отделяется Мурманский рукав Двины (от 170—500 саженей шириной), пропускающий только мелкие суда и промысловые лодки за крайним своим мелководьем (от 6 до 40 футов). Сопровождаемый множеством отмелей, Мурманский рукав выпускает из себя, в свою очередь, обширный мелководный плёс, метко прозванный Поганым устьем, глубина которого доходит по местам только до 5 футов.

Третий рукав, или устье Двины (Пудожемский), идет от города на протяжении 45 верст, в ширине от 300 до 600 саженей, а на самом северном конце разливается до 472 верст. Рукав этот пригоден только для самых мелких судов (глубина 17 футов) и опасен ложным фарватером — заманихой — и дальним мелководьем, доходящим только до 2 футов: пообещает проход, заманит, суда зайдут по неведению — и обманет: надо судам повертываться назад, в обратную. Собственно все двинские устья опасны сверх всего правильными приливами во время разлива реки, называемого манихой. Маниха случается за 3 72часа до полной воды и продолжается не долее 74 часа. При отливе она не приметна; период возвышения воды продолжается несколькими минутами долее, чем понижение. У Соломбальского адмиралтейства возвышение прилива до 23/4 фута, без пособия ветра. Неправильность такого морского прилива сказывается тем, что следом за ним вода либо возвышается едва заметно, либо вовсе не поднимается, а иногда даже вершка на три понижается. Вода дрогнула на убыль, значит «маниха палая»; затем «идет большица» — прибылая вода, которая правильно возвышается до окончания прилива. Эта маниха «прибылая».

Последнее, четвертое, самое южное устье Никольское — отделяется от Пудожемского рукава и идет на запад между шестью островами, и течет висками (мелкими рукавами, тоже, что на Волге воложки, на Печоре шары, по Двине и Вычегде полой), которые соединяют его и реку Малокурью с устьем Пудожемским. Никольским устьем проходят крупные морские суда (глубина Никольского рукава доходит до 30 футов), и на баре, у острова Ягры, до 8 футов в малую воду.

Таков географический вид устьев Северной Двины. Предоставляя дальнейшие скудные подробности их описания специалистам, спешу обратиться к берегам этих устьев и поискать на них жизни, которой вообще не похвалится ни одно из устьев больших русских рек, всегда засыпанных песками, обездоленных растительностью и всеми признаками и задатками для живой, сосредоточенной и упорной деятельности. Не похвалятся и двинские устья жизненной деятельностью, прибрежного человека и многолюдством заселения и едва ли не меньше всех они имеют на то право. Недаром народное присловье выделило мудрожанина, как человека совсем не хорошего, от которого нельзя ждать ничего доброго: скудное житье в забытом Богом месте выучило их изворотливости в делах, а на беду и рядом с этим резко сказывающейся плутоватостью. Песчаными отмелями, косами, как бы временно выплывшими из моря, чтобы вскоре затопиться снова водой, глядят все острова двинских устьев в частях