Взвод русской морской пехоты стоял во дворе мечети, образовав «каре», то есть четырехугольник, пустой посередине. На каждой его стороне, или фасе, находилось по шесть человек. Солдаты, тесно сдвинув плечи, держали заряженные ружья у ноги. Подпоручик прохаживался перед строем и поглядывал на главный вход храма. Ему казалось, что богослужение затягивается.

Наконец, народ повалил из дверей. Появился и зеленый флаг с родовым знаком династии Гиреев. Под ним важно шагал Мехмет-ага, окруженный переодетыми кирасирами Новотроицкого полка. Аржанова и князь Мещерский шли вместе с ними. Молодой офицер повернулся к солдатам.

— Слуш-шай! — громко скомандовал он. — Ружья на плеч-чо! Дирекция — прямо, на ворота… Шаг-гом марш!

При такой команде солдаты переднего фаса никуда поворачиваться не стали, солдаты заднего фаса повернулись кругом, левого фаса — направо, правого фаса — налево. Не изменив своей конфигурации, живой четырехугольник двинулся к широко распахнутым воротам, ведущим на площадь. Пехотинцы шли в ногу и четко отбивали шаг.

Едва взвод достиг середины площади, как раздался конский топот, дикий визг и крики: «Аллах акбар!» Кавказцы, проскакав по двум, прилегающим к площади улицам, бросились в атаку. Но морская пехота не дрогнула. Быстро пропустив внутрь «каре» капиджилара-кегаяси, его приближенных и кирасир, она твердо сомкнула строй, вскинула ружья и приготовилась к залпу.

— Левый фас, правый фас, п-ли!

Подпоручик хорошо рассчитал дистанцию. Она не превышала сорока метров. В этом случае в цель попадает две трети пуль, выпущенных из гладкоствольных ружей. Русские уложили на пыльную мостовую восемь всадников. Остальные доскакали до «каре» и наткнулись на неколебимую щетину штыков. Кроме того, кирасиры, встав второй шеренгой за спинами солдат, достали пистолеты и сделали по врагам еще десять выстрелов, весьма удачных. Вольные сыны Кавказа повернули лошадей и поскакали прочь.

В следующий миг в воздухе что-то громыхнуло со страшной силой и загудело. «Хотин», следуя диспозиции капитана бригадирского ранга, вступил в бой. Орудия батареи правого борта стреляли одно за другим. Чугунные литые шары полетели в Гёзлёве. Целью пушкарей, конечно, являлась не мечеть, но городские постройки, ее окружающие. Увидев это, толпа кинулась обратно к храму. Во двор его, сохраняя строй «каре», вошел и взвод морской пехоты. Ядра ревели и падали, разрушая глинобитные заборы и стены домов, проваливая черепичные крыши, вздымая вверх камни мостовой, выворачивая с корнями кусты кизила, растущего здесь повсюду, ломая стволы акаций и кипарисов.

Тимофей Козлянинов наблюдал за этим, взобравшись по вантам на площадку грота-марса и отрегулировав на максимальное увеличение подзорную трубу. Командор добровольно принял на себя роль корректировщика огня и в рупор давал указания лейтенанту артиллерии Панову, лично наводившему некоторые орудия. Купол Джума-Джами служил отличным ориентиром, и ядра, перелетая через южную крепостную стену, кучно ложились вдоль улиц.

Тем не менее капитан «Хотина» пребывал в ярости.

Тот же величественный купол храма с золоченым шпилем и полумесяцем заслонял от него обширный двор перед главным фасадом мечети. А там находилась его возлюбленная. С каждым новым выстрелом корабельной пушки он мысленно повторял себе, что защитит ее и, если поганцы мусульмане вновь предпримут атаку, то она уцелеет. Слабая женщина, взвалившая на свои плечи обязанности, совсем не женские. Красавица, ни во что не ставящая дарованную ей Господом Богом обворожительную внешность. Сотрудник секретной канцелярии Ее Величества, почти идеальный, мечтающий воплотить в жизнь все инструкции, придуманные в тиши Зимнего дворца самой императрицей…

Флагманский корабль в тот день произвел 80 выстрелов. Кроме поломанных заборов, разбитых деревьев и развороченных дорог, в Гёзлёве сгорело два жилых дома и одна кофейня, погибли три местных жителя[159]. Взвод морской пехоты, вернувшись в порт, разгромил таможню, учрежденную Бахадыр-Гиреем, и разогнал ее служителей. Кавказский отряд Шагам-Гирея даже не попытался выйти на улицы снова. Пользуясь наступающими сумерками, мятежники покинули город.

Глава одиннадцатая

Абдулла-бей из рода Ширин

Она думала, что это — ее последняя ночь на «Хотине». Действительно, морское путешествие из Керчи в Гёзлёве, слишком затянувшееся, теперь завершилось благополучно. Флагманский корабль, сверкая огнями фонарей на корме, на площадках фор— и грот-марса, мирно стоял на якоре посреди бухты. Обосновавшиеся было в ханской крепости сторонники самозванца Бахадыр-Гирея изгнаны из нее силою русского оружия. Каймакам Абдулла-бей, которым Флоре надлежит встретиться и обсудить будущее Крымского ханства, жив-здоров и ждет ее в своей резиденции за городом завтра после полудня.

Но много разных дел нужно сделать утром: попрощаться с доблестным экипажем российского военного парусника, провести выгрузку всего багажа, и в первую очередь — лошадей на причал, договориться с управляющим постоялого двора «Сулу-хан» о длительной аренде всего второго этажа в его заведении и переправить туда вещи, а также — диверсионно-разведывательную группу, расположив ее в помещениях «Сулу-хана» наиболее удобным образом.

Аржанова по своему обыкновению представляла себе все эти действия, стараясь определить, где может случиться какая-либо нестыковка, нарушение плана и что тогда потребуется сделать немедленно. Перед ее мысленным взором вставали лодки, нагруженные сундуками и корзинами, причал, давно требующий ремонта, здание постоялого двора, которое она хорошо помнила по первой поездке в Крым в 1780 году, и его управляющий толстый турок Шевкет-ага. Старший сын управляющего Энвер как раз и являлся тем «конфидентом» секретной канцелярии Ее Величества в Гёзлёве, чьим донесениям русские, безусловно, доверяли.

Глафира, расположившись на большом сундуке в гардеробной, крепко спала и во сне даже похрапывала. Анастасия, поворачиваясь с боку на бок на широкой адмиральской постели, третий час не могла сомкнуть глаз. Бессонница, спутница тревог и печалей, не оставляла ее в покое, и она решила предпринять энергичные действия, чтобы вырваться из тягостного плена.

Русская путешественница встала, надела на тонкий шелковый пеньюар свой суконный восточный кафтан и затянула на нем кушак, сверху набросила на плечи пуховую шаль. Море за большим решетчатым окном сверкало и искрилось под полной, ясной луной и притягивало к себе. Аржанова открыла вторую дверь, ведущую из каюты на «галерею» — узкий длинный балкон, что проходил от правого до левого борта «Хотина» где-то посередине высокой полукруглой кормы, украшенной резьбой и позолотой.

Сделав всего один шаг, Анастасия очутилась над темной гладью воды и оперлась руками о перила. Три кормовых фонаря скудно освещали «галерею». Три дорожки желтого света, слегка колеблемые вечно двигающейся пучиной, уходили от черной деревянной стены вниз и терялись где-то в просторной Гёзлёвской гавани.

Она прислушалась.

Теперь Аржанова лучше понимала слова командора о том, будто корабль есть живое существо. Собранных из распиленных и высушенных деревьев, некогда тянущихся к солнцу, он как будто и поныне сохранял их бесприютные души. Он постанывал, поскрипывал, вздыхал, жаловался на тяжелую жизнь. Надежно проконопаченные