Шрифт:

-

+

Закладка:

Сделать

Перейти на страницу:

ярко возглавляет Пиксанов. Сказано зло, но в отношении Алексеева и Пиксанова верно»[1559].

Классическая филология на факультете эволюционировала настолько, что когда в 1974 г. ученице О. М. Фрейденберг, Б. Л. Галеркиной, удалось организовать большое заседание кафедры, посвященное памяти ее основателя, то разгорелся скандал. Оказалось, что Ольга Михайловна «не была филологом, лекции ее были более чем странные» (А. И. Доватур), что «все, что она написала, не выдерживает никакой критики» (Я. М. Боровский), что «наука, пользующаяся сплошными ассоциативными параллелями, – это не то, что обогащает классическую филологию, а просто вредит ей» (А. И. Зайцев); но наиболее показателен был тот вывод, что Ольга Михайловна Фрейденберг есть «полное отрицание ленинградской школы классической филологии»[1560].

Л. Я. Гинзбург в 1978 г. констатировала:

«Разговор о литературе питался когда-то молодым пафосом ученичества, потом волей к исследованию. В невылазной, все затопившей на этом участке скуке (после 30‐х годов) развилась постепенно неприязнь даже к самому этому слову – литературоведение (в 20‐х годах слова этого не было (говорили, история литературы, теория литературы). Оно появилось гораздо позже, как раз тогда, когда начало кончаться то, что оно означает)»[1561].

К тому времени, когда вдруг оказалось, что именно эти ученые – затравленные, убитые физически или морально – и составляли славу русской науки, они уже стали историей. Об этом не раз писал ученик В. М. Жирмунского Е. Г. Эткинд:

«Ленинградский “путч” 1949 года был успешно доведен до конца. Партия одержала полную победу; она устранила из науки настоящих ученых и заменила их подставными фигурами. До сих пор – а ведь прошло полвека – сказываются гибельные последствия последних сталинских лет. Выходят книги уничтоженных, униженных, изгнанных, оплеванных ученых, каждый из которых – эпоха в истории нашей филологии: Гуковского, Азадовского, Жирмунского, Проппа, Оксмана, Эйхенбаума, Тронского; но люди – люди погибли, или им пришлось “избрать” иную область деятельности…»[1562]

«…Ученые, оплодотворившие, как теперь оказалось, научную мысль всего мира, уже не участвуют в возрождении своей науки: “Иных уж нет, а те далече…” Умерли Б. М. Эйхенбаум и Б. В. Томашевский ‹…›; ушел в лингвистику, тюркологию, сравнительное изучение эпосов В. М. Жирмунский; умер в тюрьме под следствием Г. А. Гуковский; отошел от собственных открытий, не успев их развить и предоставив это своим научным внукам, В. Я. Пропп ‹…›. Можно ли после этого представить себе эволюцию отдельных ученых иначе, как движение по лестнице вниз?»[1563]

«Представим себе, какой была бы наша страна, если бы нас не убивали, не сажали, не гноили на Беломорканале! Если бы, например, на филфаке ЛГУ Владимир Яковлевич Пропп преподавал не немецкий язык (его сослали на грамматику), а “морфологию волшебной сказки”; Максим Исаакович Гиллельсон[1564] не вкалывал на общих работах в лагере, а вел семинар по “Арзамасу” и русской эпиграмме; Юлиан Григорьевич Оксман не работал банщиком в одном из магаданских лагерей, а читал лекции о Белинском, Герцене и Гоголе; если бы Григорий Александрович Гуковский не умер сорока восьми лет в тюрьме МВД, находясь под следствием по придуманному провокаторами делу, а его ближайший ученик Илья Захарович Серман не сидел в лагере, а продолжал изучать русский XVIII век в архивах Ленинграда и Москвы… Они остановили гуманитарную науку, отлучили ее от последних интеллигентов в сталинские последние годы, а потом, в брежневские, отправили немногих уцелевших в изгнание – в США, в Израиль, в Европу»[1565].

Уникальный феномен, который создали «различные по научным позициям, но равно блистательные по таланту и эрудиции ученые-филологи, которых судьба с неповторимой щедростью собрала в 1930–1940 гг. в стенах Ленинградского университета»[1566], был раздавлен сталинской машиной.

Но «ничто не может произойти из ничего, и никак не может то, что есть, уничтожиться»; эти слова Эмпедокла, важнейшие для мировой науки, актуальны и в настоящем случае.

«Слава Богу, выжил Юрий Михайлович Лотман: его спасла Эстония. А он там, в Тарту, отстоял честь нашей филологии»[1567].

* * *

Идеологические кампании 1940‐х гг., попеременно сменяя друг друга, достигли поставленной цели – они выпестовали новый тип советского человека. Изменения затронули все возрастные и социальные группы: от молодежи, чье сознание было сформировано заново, до старшего поколения, чье мироощущение было перековано насильственно. Разномыслию в обществе и науке был положен конец.

Общественные науки пострадали более всех остальных – они оказались стерилизованы. Руководящие посты заняли люди, либо взошедшие на «благодатной» почве новой идеологии, либо те, кто сумел переродиться, – таких было значительно меньше, потому что немногие выдерживали схватку с «молодыми учеными». В результате гуманитарная наука к концу 40‐х была представлена не разобщенными научными школами или отдельными учеными, а монолитом. Но связующей силой этого монолита стала не научная мысль, а советская идеология – идеология сталинского режима. Это каменное, бездушное основание предопределило стагнацию в развитии гуманитарного знания в нашей стране во второй половине ХХ в., результаты этого трагически очевидны и в сегодняшней российской науке.

«Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победою, как думали, но все равно предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя единственное их историческое содержание»[1568].

К концу 1949 г. это содержание было полностью скрыто насильственно прилаженными оковами формы – сталинского тоталитаризма, который был на вершине своего могущества.

Источники и литература

ИСТОЧНИКИ

Архив РАН

Ф. 277 (В. Л. Комаров)

Ф. 411 (Управление кадров АН СССР)

Ф. 596 (С. И. Вавилов)

Ф. 597 (П. И. Лебедев‐Полянский)

Ф. 1828 (Д. Д. Благой)

Архив РНБ

Ф. 2 (ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина)

ГА РФ Ф. 298 (Государственный Ученый совет)

Ф. 2306 (Министерство просвещения РСФСР)