Шрифт:
Закладка:
После обеда сидим дома. Тишина. На заднем дворе специально заказанный нашими хозяевами художник реставрирует скульптуру перед гостиницей. Будет как новая — couleur de bronze[880]. Когда я спросил хозяйку, что побудило их потратить столько денег, она загадочно улыбнулась.
Вечерние сообщения скудные. Красная армия потеряла весь свой разгон. Но после варшавской бойни снова его наберет. В Варшаве по-прежнему идут впечатляющие и трагичные бои. Бомбят итальянскую и французскую Ривьеру. Наверное, будут высаживаться на юге. Американцы заявили, что в течение двух дней не будут публиковать никаких новостей о передвижениях войск, чтобы не помогать немцам.
13.8.1944
Погода, солнце, жара с порывами слабого ветра. Жаркая тишина, и только издалека слышны глухие взрывы вперемежку с далеким жужжанием самолетов. Время от времени низко над крышами пролетают немцы. По слухам, они начали арестовывать парижскую полицию и сегодня утром изымали велосипеды на площади Бастилии. После обеда нас пригласили на чай Шимон К. и его жена, и мы едем к ним. Заберут так заберут — у нас получше стоят в подвале. Около четырех мы выехали. Город представляет собой странное зрелище. Он пустой. Несколько человек тащатся по улицам, проезжают несколько велосипедов. Везде и во всех направлениях спешат немецкие грузовики. Иногда мимо проезжает великолепный «Тигр», продавливая мягкий асфальт стальными гусеницами. Красивые танки.
В пустом, раскаленном от жары городе непрерывный рев моторов. Настроение немного странное. У К. нас с Басей охватил чудовищный приступ рвоты. Наверное, мы чем-то отравились, и рвота повторяется на обратном пути домой. Возле Сены Бася настолько ослабла, что я на руках переношу ее на другую сторону улицы и кладу на скамейку. Жаркая августовская ночь, как на юге. Дома мы оба ложимся, совершенно измученные. В комнате нечем дышать. Котельная.
Варшава борется. Передают выдержки из обращения Арцишевского к стране. Очень им оно поможет. Почему столько молодых людей обрекают себя на героизм, о котором никто не хочет знать? Россия, как всегда, не хочет ни Польшу в том виде, в каком она есть, ни Польшу, какой она хотела бы стать. Немцы и русские уничтожают одно и ТО ЖЕ, они единодушны в уничтожении одного и ТОГО ЖЕ. Немцы на прощание, русские на приветствие. С самого начала я использую как можно чаще слова «Россия» и «русские», потому что здесь речь идет не о коммунизме или смене режима. Это пристройки, суть — Россия, извечная Россия, которая настолько не знает и не понимает, что такое «свобода», что в ней не нуждается. Только Россия была способна создать из марксизма, из частично верной в свое время теории Маркса и его помощников такую карикатуру, такой «квадрат глупости», перед которым человек совершенно бессилен. И возможно, именно это бессилие разрушает сегодня самые светлые умы и погружает их во тьму. С учетом наступающей ночи Средневековье кажется мне эпохой Возрождения. Стоят рядом, на другой стороне Вислы, и смотрят, как тысячи молодых людей в самом благородном порыве с помощью камней сражаются против самой современной армии. Этот цинизм превышает способность реакции, превращаясь в нечто абстрактное в своем совершенстве. Ко многим вещам, которых мы не можем им простить, они добавляют то, чего нельзя будет им простить никогда. Я ненавидел их всегда, еще маленьким ребенком, сегодня я ненавижу их так же «чисто», насколько «чист» их цинизм. Нельзя ненавидеть, но бывают случаи, когда ненависть настолько оправданна, что отказаться от нее значило бы отказаться от самого себя.
14.8.1944
Утром в городе. На улицах народу больше, чем вчера. Солнце и темно-синее небо. В саду и на скамейках на бульварах сидят Бувары и Пекюше и загадочно перешептываются. Где же американцы? По улицам ездят раздетые немцы и раздетые парижанки. Выставка мужских торсов и женских бедер, тщательно окрашенных в цвет загара. Улица напоминает финал в «Фоли-Бержер»{100}. На маленьких улочках тихо, и только издалека доносится вой моторов и лязг мчащихся танков.
Именно на солнце, в резких порывах холодного ветра, возвещающего хорошую погоду, все это кажется совершенно абсурдным. Как можно умирать на таком солнце? Я думаю о тех парнях и девушках в Варшаве, о тех прекрасных юношах, которые хотят или просто должны умирать на солнце. Почему судьба всегда обрекает поляков на такой героизм? Во всех радиосообщениях о Варшаве чувствуется неловкость. Слишком много героизма. Мы опять один на один с тем, что только мы можем понять и осознать. Кто попало или что попало требует от нас пожертвовать жизнью и получает эту жертву; требует проложить трубопровод для крови, и мы поставляем ее потоками куда попало и для кого попало, мы все согласны говорить «смерть» и кричать «жизнь».
С утра я ничего не ел, опять рвота. Чистая желчь. Мне только жаль, что у меня ее недостаточно, чтобы обрыгать весь Лувр, весь мир. Возможно, все дело в моих мыслях. Я сижу на ступеньках Лувра и стараюсь думать так, чтобы не думать. Я разрываюсь между пафосом и цинизмом всего моего поколения, желая будущему поколению больше цинизма и меньше пафоса. В этом мире циников циники нас опережают. Наш путь окончен. Так что запомните, дети: взращивайте циничную ненависть, тихую, скрытную, холодную, без пафоса. В мире Вольпоне{101} будьте Супервольпоне. Когда реальность выходит за все пределы и становится абсурдом, выбор стоит между цинизмом и пафосом. Ход мысли — что это? Эта линия разрушается под воздействием однократного сокращения сердца. Вы можете знать себя, как таблицу умножения, и вдруг все забыть. Меня снова тошнит, опять будет знобить, и я буду блевать за колонной, но со смехом и с надеждой, что, может, мне удастся вырыгать самого себя. Или то, что заставляет меня громко рыдать на солнце, когда я пишу глупые, ненужные предложения. Большая импровизация, исповедь ребенка сучьего века. Дети, не верьте ни во ЧТО, абсолютно ни во ЧТО. Это очень трудно, но это здоровее. Приберегите свою страстность, если она вам необходима, для женщины и для Бога.
Подошла дама с маленькой собачкой и села рядом со мной. Разводите собачек вместо идеологии, это здоровее. Из Тюильри прилетело облако воробьев. Рев моторов.
Вечером. Генерал Бур-Коморовский шлет
