Шрифт:
Закладка:
Американцы отрезают Бретань. Они заняли Ренн, прорвали фронт. В Варшаве идут ужасные бои. Подпольщики захватили Мокотув, Фильтры, колонию Любецкого и Аллею Войска польского на Жолибоже.
4.8.1944
Я страстный читатель надписей в парижских писсуарах. Этот обмен мыслями между неизвестными и незнакомыми людьми, анонимная переписка на обшитых оловом стенках, немного выше окропляемого места, порой бывает изумителен. Французская болтливость и émotivité[873] не упускают возможности выговориться.
Сегодня я видел целую дискуссию. Первая надпись: «Браво, Советы, — СССР победит». Под ней примечание красным карандашом: «Дурак — тебе скоро придется с ними воевать». А под этим краткий вывод, впечатляющий своим спокойствием. Это «normalien»[874]. «Не факт» (C’est pas sûre).
На улице Вожирар была надпись: «Stalingrad — sic transit gloria mundi Germanorum»[875]. Это ученый с классическим образованием. Но нарвался на грубость, потому что под этим полно приписок в духе: «Merde, — пиши по-французски, если хочешь, чтобы тебя понимали. — T’es chinois, toi? — On est chocolat avec ton latin»[876] (это кто-то с юга) и т. д. Поэтому я дописал в конце: «Vox populi — vox Dei»[877].
В Варшаве баррикады, почта, небоскреб, газовый завод, электростанция и ряд районов в руках поляков. Говорят, что немцы гонят на баррикады население, прячась за их спинами. Хочется перестать думать. Миколайчик два с половиной часа разговаривал со Сталиным. Похоже, Лондон отдал приказ к восстанию, чтобы иметь так называемый козырь в руках. Хорош козырь… Я боюсь произнести слово «абсурд», но оно само просится на каждом шагу, когда я об этом думаю. Тем более что в течение четырех дней русские не продвинулись ни на метр. Второе слово, которого я боюсь и которое постоянно звучит в голове, это «провокация».
5.8.1944
Ближе к вечеру над прудом в Венсенском лесу. Пусто. Я читаю вслух «La terre des hommes»[878] Сент-Экзюпери. Здорово.
В Варшаве кошмар. Русских это очень устраивает, и они не торопятся брать город… Американцы в любой час отрежут Бретань, дойдя до Луары. С другой стороны, они уже подходят к Бресту и Лорьяну. Русские взяли Стрый и находятся в 50 км от Кракова.
6.8.1944
Братья Гонкур пишут, что Францию убьет бахвальство. Они правы. Нас всех убивают бахвальство и мифы.
Около восьми мы едем к В. Простые, но милые люди. Несколько месяцев назад я нашел ему работу, а скорее, рекомендовал его польским сапожникам-офицерам (ой, офицерам-сапожникам). Он стал шить модную женскую обувь и сегодня отлично зарабатывает, потому что шьет такую же обувь и у себя дома. Они встречают нас прекрасным ужином. Удивительно, сколько денег могут потратить (если есть) на еду простые люди. Мясо, картошка, все плавает в жиру, в дорогом жиру (масло 700–800 фр. кг, сало 400–450 фр. кг). В. признается, что почти весь заработок тратит на еду.
Когда мы ушли от них, мне подумалось, что вся зависть пролетариата сосредоточивается не столько на том, чем обладает «интеллигенция», сколько на том, чем она отличается. Они знают, а вернее, чувствуют, что того, чего им действительно хочется, они не могут достичь сразу, в одном поколении, даже если бы у них было достаточно денег. Они завидуют не количеству денег, а прежде всего умению их тратить. Простые женщины, теперь разбогатевшие, имеют денег больше, чем мы, и тратят огромные суммы на наряды. Но все равно завидуют, потому что по-прежнему находятся по другую сторону баррикад, они не умеют выбирать и не могут выглядеть так, как выглядит скромно и недорого одетая «интеллигентная» женщина. Они хотят поймать неуловимое и — ненавидят.
Давление России на Варшаву ослабло, и сообщение генерала Бура{92} о положении в Варшаве звучит горько, несмотря на то что бóльшая часть города находится в наших руках. Миколайчик, Ромер и Грабский встретились в Москве с представителями «польского» Комитета национального освобождения{93}. Да уж, большая дипломатия.
7.8.1944
Варшава превратилась в ад. Сражается все население. А русские смотрят. Как только немцы перебьют поляков, русские займут Варшаву. Это будет означать на несколько десятков тысяч меньше лучших представителей польского общества, то есть на несколько десятков тысяч меньше противников коммунизма и советской Польши. Это совершенно ясно. Кто знает, были ли правы предыдущие поколения поляков, которые пели: «Кто мне скажет, что москали — братья всем лехитам, того первым подстрелю у церкви кармелитов»… Я не могу повторять снова и снова «все будет хорошо» и никогда не смогу считать москалей нашими братьями. А нам что кажется? Открываешь любую газету, и везде тишина по поводу того, что происходит в Варшаве, просто беда. А там, в Варшаве, бедные парни и девушки, конечно, думают, что весь мир смотрит на них, и им кажется, что они умирают у всех на глазах. Польша — проблема не только поляков, это проблема всего мира, проблема, которая не дает спокойно спать.
Давайте будем честными, но на самом деле: эмиграция — не побег РАДИ Польши, это побег ОТ Польши, от могил, от несчастий, от постоянных тщетных усилий. Побег от постоянной суеты, от бесконечной работы без оплаты, от восторженной смерти. Можно оправдаться разными способами, но в основе всегда лежит обычное и очень человеческое желание — иметь право на счастье. Если не удается найти его в одном месте, ищут в другом. При условии, что у человека нет склонности мучить себя и придавать своим страданиям благородный вид. Это и понятно — чистое, неприкрытое несчастье невыносимо, и хоть какой-нибудь букетик цветов всегда будет кстати. Это все потому, что К. сказал мне сегодня с горькой улыбкой: «Из эмиграции не возвращаются». И я, скорее всего, не вернусь.
8.8.1944
Утром в Министерстве труда. Разговариваем с Ц. Мы вспомнили старый фильм по роману Г. Уэллса, в котором после масштабной войны война продолжается. Воюют между собой вожди, главари банд, командиры частных армий. Мы идем в этом направлении. Мрачная, но ободряющая беседа. Мне кажется, что «просвещенный пессимизм» — бодрящий эликсир во времена «просвещенной безграмотности». В каждом разговоре с этим человеком я как будто слышу мелодию, которая звучит в словах. Мы говорили об
