— За то же, что и все, — перебил его Ворон. — Только во много раз больше. Хочешь потешить любопытство — используй слухи. Захочешь узнать правду — будь готов за неё умереть, — они сели в машину, и двигатель заревел. — Конкретная развалюха, — прокомментировал тогда Джонс, занимая сиденье штурмана. — Мне нравится.

Некоторые время пришлось колесить по городу — стаи, сновавшие тут и там, искали себе пристанище на ночь. «Середина ноября, а они ещё здесь… Не всем хватает места на тёплом юге», — и действительно: с каждым годом заражённых становилось всё больше. Они были здоровее людей физически, не болели многими болезнями, что были столь присущи людям, а есть могли куда более разнообразные блюда, так что то, что Канада в середине ноября была полна мертвецов, уже давно не удивляло.

«Вы будто просто сломались где-то внутри, — слова всё не уходили у Уильяма из головы, пока тот вёл. — Вы будто просто сломались где-то внутри…», — насколько нужно было быть сломанным, чтобы заметить это? Чтобы другие заметили? Насколько было нужно низко пасть, чтобы осознать глубину своего падения?

Он смотрел вдаль с мыслью о том, что уже давно ничего не чувствовал, убивая. Каждое его нажатие на курок, каждая отнятая человеческая жизнь с самого сентября и много лет до этого — всё происходило, как должное, как… само собой разумеющееся.

Насколько было известно Уильяму, никто вообще старался не думать, нажимая на курок, потому что то приносило боль. «У него есть родственники»? Но и у того, кто жал на курок, они тоже наверняка были. «Это необязательно»? С того момента, как один оказался на мушке другого, это уже не необязательно, а неизбежно. Как лев-вожак, убивающий всех львят предыдущего вожака; как птенцы, выталкивающие своих братьев и сестёр из гнезда с самых первых секунд рождения; как акулы, убивающие друг-друга ещё в утробе — убийство стало просто инструментом влияния, неизменным способом изменить надоевший порядок вещей или склонить весы на свою сторону.

Нельзя было точно сказать, когда это произошло — никто не заметил. В тот момент, когда люди начали убивать ради забавы? В тот, когда убийство стало обрядом посвящения? Ещё раньше — когда убивали, потому что боялись заразиться? Когда военные палили по гражданским, отказывающимся соблюдать изоляцию? Когда во время разграбления магазинов в первые месяцы кого-то случайно затаптывали в давке? Когда?

А, быть может, всё было ещё раньше? До паразита? До пандемии? До цивилизации? Всё своё существование Человек Разумный старался показать своё превосходство над животным — интеллект, культура, мораль, философия и понимание собственной важности — люди отрицали свою звериную сторону настолько сильно, насколько прогрессировали вперёд. Но… смогли ли они это сделать хоть в одну секунду своего существования? Удалось ли им, и правда ли, что то, чем стали люди в две тысячи восемьдесят четвёртом, было лишь вынужденной мерой? «Да… Мы точно просто сломались где-то внутри».

*Через четыре часа, Санон, пригород Квебека*

— Всегда говорил: я предпочитаю лошадей — Ворон держал ворота гаража, пока Уильям загонял авто. — Давай быстрее — спина и у высших болеть может!

— Не ной. Вообще повезло, что на дорогах нет рейдеров.

— «Повезло», — ага. Повезло ему, — с глухим ударом и грудами пыли вход внутрь оказался вновь закрыт. — Так говоришь, будто все люди исчезли по магии своей — каждый, кто пытался так наживаться, заканчивал на дереве с кишками наружу. Это как камни в почках — рано или поздно вымываются, если не становятся слишком большими.

— Тебе ли говорить о?..

— Нахер иди, а? Лишь бы прикопаться. Нет, чтобы вынести главную мысль, понять мораль — ты, как пристарелый старпёр просто… — Эммет, активно размахивая руками и бубня себе под нос, поплёлся в треснутый от оползней дом.

— Пошли, пацан… — Айви всё также молча сидел в машине. — Знаешь… Нельзя вечно…

— Замолчи, — отрезал он. — Пожалуйста.

— Хорошо. Я же совсем не… Хорого. Тогда я… Пойду, пожалуй? — кивок послужил ответом. — Если что, мы…

— Иди. Я догоню.

«В каком-то смысле, он лучше нас обоих, — Хантер открыл дверь в дом и пошёл на шум и брань. — Лучше многих в этом мире. Возможно, он и не знает многого; возможно, он глуп и наивен для этого мира не по годам, но… — Ворон осматривал прогнивший от сырости диван и разодранное какими-то мародёрами кресла и кровати. — Но он больше человек, чем кто-либо в его возрасте. Он выше на голову не умом, но сердцем… Хорошо, что Гренландия существует — здесь ему было бы слишком тяжело».

Мужчина собрал всё покрывала и вообще любые ткани, что смог найти в доме, и радостно, почти по детски плюхнулся на распоротую кровать. Действительно: если бы не глаза, его нельзя было бы отличить от самого обычного жителя Нового мира — уставшего, находящего счастье в каждой положительной мелочи, живого… Но это только, если бы не его глаза — в них отражалось слишком много, а жестокая правда будто бы светилась изнутри.

— Вот это я понимаю — условия! — постучал он ладонью по старой мебели. — Как в чёртовом королевском дворце, да простят меня англичане!

— Ага. Охренеть просто, — он сел за старый деревянный стул, скрипящий и шатающийся от самого ветра.

— Не бузи.

— Констатирую.

— Ты родился с такой серьёзной мордой, что ли? «Констатирую», — констатируют смерть, — тот беспечно улыбнулся. — Впрочем, не в наши времена — в наши только проверяют контрольным выстрелом.

— Остроумно. И да, я роди…

— Боже… А где в твоей голове функция «юмор»? Включи, будь добр, — Уилл лишь сказал себе, что не стоило расслабляться ни при каких обстоятельствах. — Ещё и этот чёртов дождь.

— О, ну уж это скоро пройдёт — можешь не жаловаться.

— Кто знает, кто знает… Знаешь, дождь может идти вечно. Об этом не все в курсе, но я точно знаю: дождь может идти вечно, — охотник лишь ухмыльнулся в ответ и вспомнил, что приобрёл пару самодельных спальных мешков в Монреале — наконец его ждал здоровый сон. — Скажи… Между нами, как говорится, — вдруг приподнялся Ворон. — Ты же соврал насчёт своего первого убийства?

— Отвали.

— Я же это не для того, чтобы потом пацану разболтать — просто ответь мне… как человек, что ли?